Как найти истину по философии

Здравствуйте, уважаемые читатели блога KtoNaNovenkogo.ru. Понятие истины часто упоминают преподаватели, учёные, религиозные деятели и другие представители интеллектуальной элиты.

Дать ей точное определение так же трудно, как и объяснить, что такое свобода или что такое любовь. В литературе вы встретите несколько десятков разных трактовок. Так что же такое истина? Давайте разбираться.

Понятие истины в философии

Истина – это центральная проблема в философии. Ведь философы всегда пытались описать мир на самых абстрактных (отвлечённых от конкретики) уровнях.

Основоположником классический трактовки стал Аристотель. Именно его определение вы встретите в школьных и университетских учебниках. Другими сторонниками классического подхода были Платон, Демокрит, Фома Аквинский. Если перевести философский язык на человеческий, то получим вот такую формулировку:

«Истина – это соответствие знания объективной реальности».

Приведём простой пример. На столе лежит круглый оранжевый цитрус с кисло-сладким ароматом. Петя смотрит на него и думает: «Это апельсин». Его знание о фрукте соответствует реальности, а значит истинное. Таким образом, истина – это формула: «Реальный апельсин = Знание об апельсине».

Но это не единственная философская трактовка данного понятия. Существуют ещё и такие определения понятия:

1. истина — это доверие авторитетному источнику;
2. истина — это утверждение, подтверждённое опытным путём;
3. … — практически полезное знание;
4. … — результат соглашения;
5. … — ясное представление о чём-либо;
6. … — отдельное суждение, согласующееся со всей системой.

Таким образом, истина в философии – это абстрактное понятие, которое используется для описания процесса познания.

Окружающий мир сложный и многогранный. Чем больше люди о нём знают, тем выше шансы на выживание, комфортное существование, тем быстрее развиваются технологии.

Если говорить простыми словами, то истина – это 100% понимание мира. Люди заинтересованы в том, чтобы к ней стремиться.

Истина и её критерии

Как понять что-то сложное? Научиться отличать его от противоположного. Обычно истину противопоставляют с ложью, неопределённостью, тайной, заблуждением.

Признаки, которые характерны только для истинного знания, называют критериями истины.

1. Общественная практика.

   Именно практика толкает людей к познанию мира, поэтому выступает главным критерием. Истина – это знание, проверенное обществом во времени.

   

   Например, учёные сделали утверждение о том, что Земля имеет форму шара (немного приплюснутого с боков). Спустя несколько веков люди полетели в Космос и убедились в этом. «Земля имеет форму шара» — это истинное суждение.

2. Соответствие законам природы.
   Фундаментальные законы сами по себе истинны. А истинное суждение не может нарушать другую истину. Например, вы бросаете яблоко с 10 этажа. Суждение о том, что фрукт полетит в небо – это ложь, потому что не соответствует закону притяжения.

3. Логичность.

   Один из известных законов логики – непротиворечия. Если есть два противоположных суждения, то оба из них истинными быть не могут.

   Например, студент Вася не пришёл на лекцию. Его друг сказал преподавателю: «Василий отравился, он плохо себя чувствует», на что получил ответ: «Опять! Твой товарищ – симулянт». Очевидно, что оба этих суждения не могут быть истинными. А вот ложью – да (возможно, Вася вообще уехал из города навестить больную бабушку).

4. Ясность.
   Помните цитату: «Ученье – свет, а неученье – тьма»? Это в полной мере относится и к понятию, рассматриваемому в этой статье. Чем более запутанно человек говорит о чём-либо, тем больше вероятность, что он сам не понимает предмета разговора.

Различные философские теории выделяли и другие критерии, в частности, полезность, необходимость, экономность, эстетичность.

В буддизме, например, истина – это освобождение от частных желаний и страданий, единство с миром. Ее осознание отождествляется с просветлением (нирваной). Человек начинает ясно понимать свою природу.

Виды истины — абсолютная и относительная

Самая распространённая классификация предполагает деление категории на абсолютную и относительную.

Абсолютная истина – это полное соответствие знания реальным объектам и явлениям. Её критерий – неизменность. Истинные знания невозможно опровергнуть.

Многие любят утверждать, что это нечто недостижимое. Мнение спорно. Понятно, что трудно найти ответы на вечные вопросы о мире и обществе, жизни и смерти. Но процесс познания охватывает и маленькие кусочки реальности.

Примеры абсолютной истины:

1. на «0» делить нельзя;
2. в 3 часа ночи темнее, чем в 14 часов дня;
3. день рождения только раз в году;
4. живой пингвин не умеет летать сам (и никогда не научится);
5. комары смертны.

Абсолютных истинных знаний в мире не так много. В основном люди описывают предметы и явления под каким-то одним углом, опуская незнакомые детали.

Относительная истина – это неполное соответствие знаний реальности. Со временем суждения могут быть откорректированы или заменены на новые. Их подлинность недоказуема на 100%, зависит от временного отрезка и социально-исторических условий.

Примеры относительно истинных знаний:

1. зимой холодно (как правило, да, но иногда в ноябре или марте бывают морозы, а в период с декабря по февраль стоит плюсовая температура, так что при сравнении суждение это будет относительным);
2. вещества состоят из молекул (знание не полное, ведь позже оказалось, что молекулы состоят из атомов, а атомы – из электронов);
3. Лиза Петрова – девушка (девушки бывают разные: подростки, 18-25 лет и даже старше).

Также истина бывает объективной и субъективной в зависимости от того, пропущена ли реальность через сознание человека.

Вот есть Вселенная, а в ней – Солнечная система. Вокруг Солнца вращается Земля. Это объективная истина. Неважно, что думает о ней человек. Земля всё равно будет вращаться вокруг Солнца.

А теперь ближе к жизни. В школу пришла новая ученица. Большинство мальчиков подумали: «Лена – красивая». Это субъективная истина, потому что прошла через сознание людей. С точки зрения объективной реальности, нет понятия красоты. Одним мальчикам нравятся худенькие девочки, другим – спортивные, третьим – с округлыми формами.

Частный случай субъективной истины – это правда.

Она характеризует отношение человека к событиям, которые происходили в действительности. Не зря говорят: «У каждого своя правда».

Выводы

В этой статье вы прочитали более 10 определений этого сложного понятия. И во всех из них было кое-что общее. Истину нельзя потрогать или увидеть.

Люди придумали это абстрактное понятие для того, чтобы было удобно описывать свои стремления к познанию мира, проделанные в этом направлении шаги и достигнутые результаты. Стремление к истинному знанию – это топливо в двигателе познания мира.

Рубрики : Последние статьи, Философия

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.

Проблема истины — одна из ключевых в философии. Именно представление об истине определяет то, во что мы верим и на что опираемся в своей жизни и суждениях. В разное время Аристотель, Сократ, Кант, Витгенштейн, Хайдеггер, Фуко и другие пытались ответить на вопросы, что такое истина, есть ли она вообще, каковы ее критерии, и за 2500 лет мыслители прошли путь от превозношения истины как красоты и справедливости до полной деконструкции этого понятия и замены его симуляцией, в которой реальное исчезает и торжествует постправда. Доцент кафедры философии колледжа Дикинсон, автор книги «Политическая эстетика» Криспин Сартвелл рассматривает, как в XX веке истина интерпретировалась философами прагматического, аналитического и континентального направлений и размышляет, почему, несмотря на «растворение» истины, мы не перестали нуждаться в ней.

Часто вскользь говорят, что истина растворяется, что мы живем в «эпоху постправды». Но истина — это одна из наших центральных концепций — возможно, самая центральная — и я не думаю, что мы можем обойтись без нее. Верить в то, что маски предотвращают распространение COVID-19, значит считать, что это правда. Утверждать это — значит заявлять о том, что это правда. Истина, как можно предположить, в любом случае является центральным элементом мышления и общения. И, конечно, она часто ставится на карту в практических политических дебатах и решениях, чего бы это ни касалось — изменения климата, вакцин, или кто на самом деле победил на выборах, или к кому мы должны прислушиваться и по какому поводу.

Можно было бы надеяться обратиться к философии за разъяснением природы истины, а может быть, даже за ее торжеством. Но философия прагматического, аналитического и континентального направлений уже столетие назад вступила в эпоху постправды. Если истина теперь становится проблемой для всех, если эта идея кажется пустой или бесполезной в «эпоху социальных сетей», «отрицания науки», «теорий заговора» и тому подобного, возможно, это означает, что «все» догнали философию 1922 года.

До XX века размышления об истине в западных интеллектуальных и духовных традициях обычно превозносили ее. «Красота есть правда, правда — красота; это всё, что вы знаете на земле и всё, что вам надо знать», — заявляет Джон Китс по-гречески или, по крайней мере, по-платоновски, поскольку Платон провозгласил истину целью философии и целью человеческой жизни. В «Федре» Сократ говорит:

«Надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине [aletheia], именно там обитает истинное бытие, не имеющее ни цвета, ни формы, которое нельзя потрогать; только разум, кормчий души, может созерцать его, и все истинное знание — это знание о нем».

Истина у Платона тождественна не только прекрасному, но и добру, и справедливости. Она есть высшая вещь. Иисус согласен с этим, провозглашая себя в евангелии от Иоанна 14:6 путем, истиной и жизнью.

Философские размышления не всегда относились к истине, как к богу, но она определенно была центральной концепцией, обязательством и вопросом на протяжении примерно 2500 лет. Характерно, что Аристотель более обоснованно, чем его учитель Платон, дал классическую формулировку теории истины как соответствия: 

«Сказать о том, что есть, что его нет, или о том, чего нет, что оно есть — ложно; тогда как сказать о том, что есть, что оно есть, или о том, чего нет, что его нет — истинно».

Это достаточно обескураживающее, если не запутанное, определение, и оно, как и многие характеристики истины, выглядит странно избыточным и в частности неинформативным. С другой стороны, любая формулировка кажется избыточной и возникает ужасающий вопрос: а истинно ли само определение «истины»?

Теория истины как соответствия формулировалась и переформулировалась на протяжении веков. «Истина — это согласие между интеллектом и объектом», — говорит Фома Аквинский, объясняя «согласие» с помощью близких синонимов, таких как «согласованность» или «соответствие». Иммануил Кант формулирует это следующим образом: «Истина — это соответствие познания с его предметом». Это кажется достаточно ясным, пока не начнешь углубляться, поскольку Кант считает, что эмпирические факты создаются в рамках человеческого сознания. В каком-то смысле истина для Канта — это согласие познания с самим собой или с собственными непроизвольными конструкциями, а не с внешней реальностью. Людвиг Витгенштейн в «Логико-философском трактате» (1921), возможно, последнем великом изложении теории соответствия, рассматривал предложения или пропозиции как образы положения вещей: если элементы-образы соответствуют элементам общей картины реальности, которая представляет их в точных отношениях друг к другу (конфигурации объектов), — если картина соответствует факту — то пропозиция истинна.

Однако «согласие» или «совпадение», на котором основывается соответствие, трудно объяснить. Философы обнаружили, что они сами не могут договориться о том, что (предложения? пропозиции? верования? когниции? образы? идеи?) должно согласовываться с чем (объектами? фактами? миром? реальностью?). А затем оставался маленький вопрос о самом соответствии, которое, похоже, задумывалось как создание симуляции или картины реальности в вашей голове или в рамках вашего языка, и попытка оценить, достаточно ли эта репрезентация похожа на вещи, какими они являются на самом деле, в отрыве от всех репрезентаций. Это, как отмечали многие философы XX века, включая самого Витгенштейна, очевидно, невозможно. Кажется, этот вызов требует выхода из нашего собственного сознания и нашей собственной культуры.

По этим причинам, а также под влиянием кантовского и гегелевского идеализма, различные классические версии истины как соответствия были оспорены теориями когерентности, которые переосмыслили истину. Под этими спорами скрывалась борьба за то, чем является реальность в целом: серией дискретных фактов, не зависимых от человеческого сознания, как предполагает теория истины как соответствия, или паутиной взаимосвязанных фактов, опирающихся друг на друга и, возможно, на человеческое сознание, доступных для понимания только в целом, как настаивали идеалисты.

Конечно, логическая связность имеет отношение к истине: например, если вы верите в обе крайности противоречия, у вас есть по крайней мере одно ложное убеждение. Ошибку иногда можно исправить в ту или иную сторону, указав на то, что то, что кто-то говорит сейчас, несовместимо с тем, что он говорил раньше. Британский идеалист Ф. Х. Брэдли так сформулировал эту точку зрения в 1914 году:

«Общий взгляд, который, можно сказать, унаследовали [от Гегеля] другие и я сам, таков: критерий [истины] лежит в идее системы. Теоретически идея истинна потому и постольку, поскольку она занимает свое место в организме знания и вносит в него свой вклад. И, с другой стороны, ложна та идея, в отношении которой верно обратное».

Чтобы получить окончательную истину, мы должны увидеть, как конкретное утверждение вписывается в нечто вроде полной теории или системы Вселенной как целого: каждый факт является фактом и является таковым только в связи с такой системой или только потому, что он находит место в такой системе. Гарольд Иоахим писал в 1906 году:

«Мы не можем предположить, что рассматриваемая идея обладает своим «значением» (полнотой смысла или способностью представлять собой истину) сама по себе. Она, в свою очередь, черпает свое значение из более крупной значимой системы, в которую она вносит свой вклад».

Отвечая Иоахиму, Бертран Рассел рассмотрел явно ложное утверждение «Епископ Стаббс был повешен за убийство». Предположим, епископ Стаббс был святым, а его предполагаемое повешение совершенно несовместимо с большей частью того, что о нем известно. Однако вера в то, что он был повешен за убийство, может с радостью составить компанию в антиклерикальной системе верований таким утверждениям, как «Большинство епископов — жестокие преступники» или «Епископов обычно вешают». И, если уж на то пошло, рассмотрим случай, когда епископ Стаббс действительно оказался виновным в убийстве, что совсем не вяжется с тем, что мы думали, что знаем о нем. Как ни странно, это может оказаться правдой.

Если коротко, ключевое возражение против теории когерентности заключается в том, что могут существовать две или более одинаково когерентных теорий или систем убеждений, которые противоречат друг другу, и в этом случае когерентность, кажется, побуждает нас описывать два или несколько абсолютно несовместимых убеждений, таких как «вакцины работают» и «вакцины не работают», как истинные, если каждое из них является элементом достаточно согласованной системы. И, возможно, так оно и есть, поскольку каждое из них функционирует в своем собственном информационном пузыре. Может быть, именно определенная приверженность взгляду на когерентность заставила Гегеля отказаться от принципа непротиворечия, утверждающего, что если предложение истинно, то оно не может быть одновременно ложным. Однако в этот момент когерентность становится довольно непоследовательной. И чтобы получить хоть какую-то истину, нам, возможно, придется ждать, как Гегель, синтеза всего знания и истории в единую окончательную картину.

К началу XX века многим философам казалось, что эти взгляды вносят больше неясности, чем было изначально. В академической среде, где в естественных науках и математике наступил период относительно ясных и полезных результатов (и в которой большинство ученых и математиков вполне обходились без великой метафизической теории истины), тысячелетняя история размышлений на эту тему стала казаться чем-то постыдным.

Первый настоящий удар по кораблю истины был нанесен американским прагматизмом, который около 1880 года  разработал К. С. Пирс, чтобы привести философию в соответствие с эмпирической наукой. Прагматизм требовал истин, которые могут иметь значение для кого-то, и теории истины, которая показывает, «что мы практически имеем в виду», когда говорим, что что-то истинно. Философ Уильям Джеймс в своей лекции «Что такое прагматизм?» (1906) призвал к созданию теории, которая дает нам ощущение «денежной ценности» истины. Или, как выразился Джон Дьюи в «Реконструкции в философии» (1920):

«Если идеи, смыслы, концепции, понятия, теории, системы способствуют активной реорганизации данной среды, устранению некоторых конкретных проблем и недоумений, то проверка их валидности и ценности заключается в возможности достижении этой цели. Если они успешно справляются со своей задачей, то они надежны, прочны, действительны, хороши, истинны… Если же они усиливают путаницу, неопределенность и вред, когда на них действуют, то они ложны. Подтверждение, проверка заключаются в делах, последствиях. Красив тот, кто красив. По плодам их узнаете их. То, что верно нас направляет, истинно — продемонстрированная способность к такому направлению есть именно то, что подразумевается под истиной».

Для прагматиков вера или теория истинна в той мере, в какой она практически помогает нам решать проблемы или позволяет с пользой продолжать исследования. Именно это мы имеем в виду, когда говорим, что это правда, что вакцины эффективны. Метафизическая теория или замысловатая формула, погрязшая в неясности и круговерти, не может служить практической цели. Прагматизм, писал Ричард Рорти в 1982 году, «говорит, что истина — это не та вещь, о которой следует ожидать философски интересной теории».

После заявлений Дьюи (и Рассела) в философии наступила эра постправды, когда в 1927 году Фрэнк П. Рэмзи категорически заявил, что понятие истины является излишним, не передающим никакого содержания или информации: 

«На самом деле, нет отдельной проблемы истины, а есть лишь лингвистическая путаница. ”Истинно, что Цезарь был убит„ означает не более того, что Цезарь был убит, а ”ложно, что Цезарь был убит„ означает, что Цезарь не был убит».

Рэмси признавал, что фраза «Это правда!» может выражать акцент или согласие, но она не имеет никакого содержания, кроме предложения, которое она подчеркивает. Истина, добавил он, является «лишним дополнением». Большая часть последующих аналитических размышлений об истине только освежала эти идеи. Философы формулировали «дефляционные» теории или просто объявляли весь вопрос бесполезной чепухой.

Проблема сместилась от попыток облечь всеобъемлющую характеристику истины в четкий афоризм к наблюдениям за концепциями, которые могут найти подтверждение в логике или науке. Т-схема Альфреда Тарского, впервые выдвинутая в 1933 году, предлагает процедуру, позволяющую сказать, что делает каждое истинное предложение истинным, но не дает четкого определения понятия. Полученная формула выглядит кольцевой или избыточной, согласуясь в этом с утверждением Рэмси, что «истина» является излишней. Предложение «Снег белый» становится истинным тогда и только тогда, когда снег белый, указывает Тарский, и в таком случае можно начать перечислять условия истинности каждого декларативного предложения или любого предложения, содержащего позитивное утверждение, как бы «дисцитируя» его, просто убирая кавычки, чтобы показать, что речь идет о мире, а не о словах.

Хотя Т-схема Тарского была представлена как интерпретация роли истины в логике и математике, это все, что мы действительно можем сказать о значении истины даже в обычном языке, если Рэмси прав. Это та позиция, которая стала называться «дефляционизмом», или дефляционной теорией истины. Подход Тарского дает рекурсивное определение, процедуру генерации правильного применения понятия, а не прямо говорит нам «что это значит». Но это также в своем роде попытка сказать, что значит «истина» — что бы ни означало предложение, в которое она встроена, без этого слова.

К 1996 году Дональд Дэвидсон в книге «Глупость попыток определить истину» описывал уже тогда обширную историю Рэмси/Тарского/дефляционистов, в которую он внес центральный вклад, как попытку «устранить» истину. Он также несколько туманно предложил возродить концепцию истины, чтобы попытаться показать, какую роль она играет в повседневном человеческом общении. Возможно, он намекал на то, что, хотя «Выборы были украдены» действительно истинно тогда и только тогда, когда выборы были украдены, это не поможет нам создать демократию.

На континентальной стороне великого дисциплинарного разрыва философы несколько дольше относились к истине как к общему понятию. Дикое и трудное исследование Мартина Хайдеггера «О сущности истины» (1930), несмотря на его собственное недоверие к метафизике, было, возможно, последней большой вспышкой спекуляций на эту тему в гегелевском стиле. Хайдеггер начинает с утверждения необходимости знать, что должно быть в мире и человеке, чтобы соответствие было возможным. Рассмотрим, например, обычное высказывание о монете и что оно должно означать, чтобы соответствовать самой монете. «Монета сделана из металла», — разумно замечает он и далее:

«Высказывание же вообще не является вещественным. Монета — круглая. Высказывание же вообще не имеет пространственного характера. На монету можно что-то купить. Высказывание о ней никогда не бывает платежным средством. Но, несмотря на все различия того и другого, приведенное высказывание, как истинное, согласуется с монетой. И это совпадение, согласно обычному понятию истины, считается сходством. Каким образом нечто совершенно непохожее, т. е. высказывание, оказывается приравненным к монете? Ведь оно должно было бы тогда превратиться в монету и таким образом целиком и полностью отказаться от самого себя».

Подход Хайдеггера заключался не в том, чтобы отказаться от вопроса об истине, а в том, чтобы вернуться к «сущности» истины — условиям, которые делают возможным соответствие высказываний реальности. Он возвращается к истине, можно сказать, с большой буквы «И», и делает это в таких понятиях, как «несокрытость сущности» и идея сущности истины как определенного вида «поведения»: психологическое или культурное состояние открытости, в котором вещи «появляются» и таким образом подкрепляют обычные истинные утверждения. Его нападение на соответствие резкое, убедительное и знакомое (как у Джеймса и Иоахима). Но последующий переход к «сущности» истины, несмотря на то, что я считаю его действительно глубоким, подтвердил худшие подозрения прагматистов. Конечно, с точки зрения роли истины, например, в математике, такие понятия, как «поведение» и «несокрытость», в лучшем случае не имеют никакого значения.

Если философы-аналитики были скептиками на концептуальных основаниях, то критика, пришедшая с континентальной волной, последовавшей за Хайдеггером, была политической и касалась, прежде всего, переплетения истины и власти, проблемы, напрямую идущей от Фридриха Ницше. Их объединяло с философами аналитического направления, помимо подозрения, что истина не может или не должна быть теоретизирована, неустанное стремление к централизация языка. Представители обоих направлений сместили акцент от значения истины как таковой, как это было раньше, к значению слова «истина». А затем они «сдули» это значение.

Мишель Фуко начал одно из своих размышлений следующим образом:

«Истина — это вещь этого мира: она производится только в силу многочисленных форм ограничений… Каждое общество имеет свой режим истины, свою «общую политику» истины: то есть типы дискурса, которые оно принимает и делает истинными; механизмы и инстанции, позволяющие различать истинные и ложные утверждения, средства, с помощью которых каждое из них наказывается; техники и процедуры, которым придается значение в обретении истины; статус тех, кому поручено говорить о том, что считается истинным».

«Истина — вещь этого мира» и связь истины и власти — эти положения были сформулированы Дьюи. Но прагматисты утверждали их как вполне целесообразные, напрямую связывая истину с престижем науки, развитием технологии и структурами экспертизы, работающими на общее благо. Фуко был настроен гораздо менее оптимистично. Он, можно сказать, предвидел, как китайское государство использует правду о своих гражданах, или то, что Facebook* знает о своих пользователях и что он делает с этой информацией.

Если англо-американские философы продолжали пытаться «сдуть» истину даже после того, как в ней не осталось воздуха, то континенталы подорвали ее, затем подорвали свое подрывание истины, затем подорвали даже это. Одно из мест, где это обнаруживается, — «гиперреальность» Жана Бодрийяра. Еще в 1980-х он говорил о том, что большая часть нашей жизни настолько проживается через симуляции, репрезентации и медиа, что различие между репрезентацией и реальностью, или утверждениями и фактами, исчезает. И если он и Рорти думали так в 1982 году, они были бы уверены в этом и сейчас, если бы они увидели Instagram*. В «Прецессии симулякров» (1981) Бодрийяр писал: 

«Больше нет зеркала бытия и видимости, реального и его концепции. Переход в пространство, кривизна которого больше не является ни кривизной реального, ни кривизной истины, открывает эру симуляции, ликвидируя все референты». 

Война в Персидском заливе 1991 года, утверждал Бодрийяр, была в большей степени телевизионным представлением войны, и, как он утверждал в названии одной из своих книг, «войны в Персидском заливе не было». 

В том числе с этой идеей континентальная философия вступила в эпоху постправды.

Взятые вместе, континентальный и аналитический кризис показывают, что истина — это либо злая авторитарная сила, либо вообще ничто. Речь об этом, не так ли? Так или иначе, тогда и на протяжении всего столетия истина казалась крахом, сценой недоумения и отчаяния, землей, из которой эмигрировали философы.

Но мы не перестали нуждаться в том, чтобы понять, что есть истина, и не перестали спорить об этом так, словно знаем, что имеем в виду. Вопросы о том, что есть истина, сейчас, мягко говоря, не менее актуальны, чем в 1900 году. Истину, то есть правду, оказалось так же трудно искоренить, как и прояснить. Мы продолжаем обнаруживать, что нуждаемся в этом понятии, и, безусловно, оно имеет практическую ценность, несмотря на все споры. Работают ли мРНК-вакцины? Что нам делать с климатическим кризисом? Честно ли Джо Байден победил на выборах 2020 года? Идеи о том, что истина сфабрикована, или является симуляцией, в которой реальное исчезает, или что она вообще не является свойством высказываний или теорий и представляет собой бесполезную избыточность, что разговор об истине всегда порочен — все эти точки зрения вызывают сложности и вносят свой небольшой вклад в продолжение настоящей катастрофы.

Я не думаю, несмотря на все нападки на это понятие со стороны самых разных философов на протяжении целого столетия, что мы сможем обойтись без истины. В некотором смысле, я не думаю, что все эти нападки вообще касались истины, которая (как мы выяснили) является необходимым, все еще единственно возможным лекарством.

Вызывает недоумение, что Рэмси и дефляционисты считают, что тот факт, что идея истины предполагается в каждом акте убеждения или утверждения, показывает, что она тривиальна или необязательна. Напротив, она присутствует везде и всегда. Рэмси показал, что истина занимает центральное место: невозможно ни во что поверить, отрицая ее существование. Если она бессмысленна, то бессмысленны и все убеждения и утверждения. Это само собой разумеется, потому что она повсюду. И если претензии на обладание, воплощение или представление истины часто являются навязыванием власти, как справедливо отмечает Фуко, они также часто являются проявлениями сопротивления. Например, угнетенным группам приходится бороться за центральные истины, касающиеся их идентичности и опыта. Все это не ограничивается только сферой симулякров: как мог бы в итоге сказать Фуко, речь идет о телах, ведущих совместные переговоры о социальном и физическом мире.

В качестве первого шага к решению этого вопроса мы могли бы расширить фокус, переместившись с философского вопроса о том, что делает предложение или пропозицию истинными или ложными, и сосредоточиться на некоторых из способов функционирования понятия истины в нашем дискурсе. То, что любовь истинна, не означает, что ее репрезентация соответствует реальности. Это не значит, что любовь согласуется со всей остальной системой убеждений влюбленного или влюбленной. Это не значит, что гипотеза о том, что моя любовь истинна, помогает нам решить наши проблемы (она может создать еще больше проблем). Это значит, что любовь глубока и подлинна, или, как мне хотелось бы выразиться, что она актуальна, реальна. То, что моя цель истинна, не означает, что моя цель точно отражает внешний мир, но означает, что она пробивается к центру реального мира, если можно так сказать.

Возможно, истинным или ложным является не только и даже не столько предложение, сколько любовь, цель и сам мир. То есть я бы хотел начать с того, что понятие «истинный» является полусинонимом понятия «реальный». Если бы я формулировал свою мысль в унисон Аристотелю, я мог бы сказать: «Что есть, то истинно». И, возможно, в этом есть что-то от хайдеггеровской «композиции»: чтобы знать и говорить о реальном, требуется определенного рода обязательство: обязательство смотреть в лицо реальности. Провалы в истине — это зачастую провалы в том, чтобы посмотреть правде в глаза. Я не уверен, насколько это поможет математике, но математике необходимо понять, что она является лишь одной из многих форм человеческого знания. Мы или, во всяком случае, я, можем надеяться, что из этой более широкой структуры понимания может возникнуть изложение, в котором будут рассмотрены традиционные вопросы о пропозициональной истине. Признаю, что это умозрительно.

Истина может и не быть вечной неизменной Формой, какой ее считал Платон, но это не значит, что она может быть уничтожена несколькими злонамеренными политиками, технологическими магнатами или лингвистическими философами, хотя технологические магнаты и некоторые философы (например, Дэвид Чалмерс), возможно, тоже пытаются подорвать или изобрести реальность. Пока им это не удается, вопрос об истине стоит как никогда остро, или даже более остро, и я бы сказал, что, несмотря на трудности, философам нужно сделать еще одну попытку.Возможно, дело не в Алетейе как вечной радости, а в истине, которую мы ищем и в которой нуждаемся прямо сейчас.

* Соцсеть, признанная в России экстремистской

Оригинал статьи был впервые опубликован на английском языке в журнале Aeon под заголовком «Truth is real» 14 апреля 2022 года.

Обложка: Кадр из х/ф «Процесс» (1962 г., реж. Орсон Уэллс) по роману Франца Кафки (1914–1915 гг.)

«Моноклер» – это независимый проект. У нас нет инвесторов, рекламы, пейволов – только идеи и знания, которыми мы хотим делиться с вами. Но без вашей поддержки нам не справиться. Сделав пожертвование, вы поможете нам остаться свободными, бесплатными и открытыми для всех.