Как найти работу бандита

Насмотревшись криминальных сериалов, наивные люди решают, что осуществление заказных убийств – это вполне нормальный вид деятельности с высоким уровнем дохода. Именно под влияние подобного мнения многие начинают искать вакансии киллера в Москве, чтобы узнать, сколько же конкретно можно таким образом заработать. По нашему мнению подобное мероприятие является нелогичным и даже смешным. Кто решится открыто предлагать работу наемником в интернете или иных источниках информации?

 Можно ли найти работу киллером через интернет?

Толкнуть человека на поиски работы наемным убийцей может что угодно. Постоянная нехватка денег, возрастающие с каждым днем долги, отсутствие уважения к самому себе и т.п. Однако приступая к поискам такого источника доходов, стоит помнить о том, что даже если и есть в интернете хотя бы одно «честное» объявление о найме убийц, то в нем выдвинуты очень серьезные требования к кандидатам. Кого угодно на такую работу не приглашают, если вообще есть подобное понятие в данном случае.

Работа киллером вакансии в Москве предполагает наличие отличной физической подготовки, выдержки, выносливости и, конечно же, стальных нервов. Если вы не проходите хотя бы по одному из таких показателей то о «престижной» работе с частичной занятостью можно сразу забыть. И вообще, мы не понимаем, как адекватные люди могут искать такую работу. Как же моральная сторона вопроса? Ведь в данном случае речь идет о человеческих жизнях!

 Чем привлекает людей работа киллером?

Конечно, большинство наивных пользователей сети интернет вакансии киллера привлекают только благодаря огромным суммам денежного вознаграждения за выполненную работу. Начитавшись статей о том, что профессиональные убийцы за один заказ зарабатывают по 300-600 тысяч долларов, люди начинают думать о такой деятельности как о вполне уместном варианте заработка.

Если моральная сторона вопроса не смущает то, как же быть с элементарным опасением за свою жизнь и судьбу? Заказные убийства – это вам не мелкие хулиганства в общественных местах. За подобную деятельность можно на долгие годы сесть в тюрьму и поставить крест на своем будущем.

Впрочем, все это лирика. Дело в том, что найти вакансии киллера в СПб с помощью сети интернет просто невозможно. Никто и никогда не станет предлагать такой вид деятельности посетителям тех или иных ресурсов. Если вы найдете во Всемирной паутине подобное объявление, то будьте уверены, что подали его мошенники, которые не брезгуют никакими методами для быстрой наживы за счет наивных граждан.

Мы создали наш блог специально для того чтобы разоблачать мошеннические сайты на которых предлагаются вакансии и услуги наемных убийц. Мы работаем для того чтобы вы могли научиться распознавать аферистов и не «попадаться на удочку» профессиональных обманщиков.

Чтобы узнать больше полезной информации следите за обновлениями нашего блога. в дальнейшем мы будем систематически выкладывать интересные обзоры и разоблачительные статьи, которые будут иметь огромное количество полезной информации для каждого пользователя сети интернет.

Как понятно из названия, еще одна история про бандитов из небольшого городка, которая раньше мной тут не выкладывалась. История длинная, в трех частях. Часть первая:

В одном из прошлых моих рассказов упоминался Саша-бандит, спиртовик, сам себе создавший «крышу». И эта история будет как про тех, кто входил в его группу, точнее, кто работал по его заказам. В том самом городке, где в 90-х годах происходил беспредел на почве передела черного рынка левого алкоголя, в одном доме на улице Пугачева жили четыре друга: Костя, Женя, Эдик и Антон. Были они самыми обычными ребятами из самых обычных семей, в детстве играли во дворе в футбол, хоккей и в войнушку между «немцами» и «русскими», летом ездили не на Юг, а к бабушкам в деревни, закончили 8 классов и пошли учиться в ПТУ. Пили за гаражами портвейн, потом шли на дискотеки, после которых дрались с парнями из другого района. В общем, самые обычные, ничем не выделяющиеся парни.

Костя был несомненным вожаком в этой группе – крепкий, здоровый и довольно неглупый, он серьезно занимался единоборствами. Женя был парень спокойный, даже мягковатый, он безоговорочно признавал Костин авторитет. Эдик увлекался радиолюбительством и был этаким «самоделкиным». Антон же был молчаливый, упертый, и убедить его в чем-то мог только Костя, который тоже был для него авторитетом.

В ПТУ к этой группе примкнул Гоша, парень не столь физически крепкий, но веселый, разговорчивый и фонтанирующий разнообразными идеями.

В конце 80-х годов, закончив ПТУ, парней призвали в Советскую Армию. Но, отслужив свои два года, они увольнялись уже из другой армии и вернулись уже в другую страну – Россию. Немного помыкавшись в городке, Костя уехал в расположенный поблизости большой город – искать удачи. Остальные же парни пристроились кто куда, и встречались достаточно редко.

И вот через несколько лет Костя вернулся в городок. Своим старым друзьям он рассказал, что в большом городе через армейского кореша попал в серьезную бригаду, которая в то время рамсила так, что гремела на всю Россию. Но потом Косте надоело быть в этой бригаде на третьих ролях, и он решил замутить что-то своё в родном городке. Короче, Костя предложил друзьям «отрабатываться по заказам», то есть совершать заказные убийства. Все согласились, тем более, что работы ни у кого особо не было (Женя работал инкассатором, Гоша безуспешно пытался заниматься бизнесом, Эдик работал на заводе за гроши, а Антон вообще сидел без работы). Костя сразу озвучил, что работать они будут по темам Саши-бандита – авторитетного в городке человека, и первая тема уже есть, и за неё уже получен аванс.

Будущей жертвой должен был стать некий Пчелкин – преуспевающий спиртовик, с которым у Саши-бандита вышла «закусь» из-за «коровы» — цистерны с левым спиртом, которую они не поделили. Никто из участников конфликта не хотел отступать, тем более Саша-бандит, для которого это во многом означало утрату авторитета. Поэтому на Пчелкина и пришел «заказ». Костя сказал, что у него есть двухсотграммовая тротиловая шашка и к ней нужно как-то приделать взрыватель и дистанционное управление, чтобы взорвать машину Пчелкина заодно вместе с ним самим. Изготовлением шайтан-машинки должен был заняться Эдик. Эдик не стал мудрить и заколхозил шашку в подвернувшуюся под руку пластмассовую коробочку, пришурупив к ней изнутри магнит, а к взрывателю подцепил дистанционное управление от какой-то игрушки, которую ему принесли знакомые на ремонт. Костя решил сначала поиспытывать самопальное дистанционное управление, и они с Гошей и Женей стали ездить на «пятерке» его отца по городку, периодически высаживая Гошу с пультом в разных местах. Гоша уходил на разные расстояния, нажимал на пульт, а Костя и Женя проверяли, когда происходила сработка. Полученный опытным путем результат показал, что творение китайских мудрецов работало в условиях городка максимум на 20-25 метров, и то при прямой видимости с объектом. Поэтому Костя решил, что Гоша с пультом будет стоять не слишком далеко от машины Пчелкина, чтобы дистанционное управление сработало наверняка.

Затем они стали отслеживать Пчелкина по городку и установили, что он ставит свою машину «Нисан Патрол» совсем недалеко от своего дома, вблизи от входа в микрорынок, который на ночь закрывался и охранялся сторожем. Поэтому бомбу надо было ставить не ночью, когда была велика вероятность обнаружения сторожем, а утром, когда микрорынок открывался, сторож уходил, а на мирокрынок уже шли покупатели.

Солнечным летним утром Женя на отцовской «пятерке» забрал Гошу и Костю с бомбой, и они поехали к микрорынку. «Патрол» Пчелкина стоял на своем обычном месте, рыночек уже открылся, и народу было достаточно много. Встали подальше, и Костя отдал бомбу Жене – прикреплять её к машине должен был он. Женя подошел к рынку, постоял, покурил, огляделся, убедился в том, что на него никто не обращает внимания, быстро подошел к «Патролу» и прикрепил взрывное устройство на магнит к днищу, слева впереди, как раз под водительским креслом. Потом он еще для вида постоял рядом с входом на рынок пару минут, и быстрым шагом пошел к «пятерке», стараясь, чтобы прохожим не было видно, как у него дрожат лопатки. В «пятерке» он сказал Косте, что все в порядке, и теперь настала очередь Гоши. Гоша взял пульт, вышел из «пятерки» и пошел в кусты, от которых «Патрол» стоял всего в десяти метрах. Братва дожидалась, когда Пчелкин наконец-то сядет в свою машину.

Ждать пришлось почти час. И вот из-за угла своего дома показался Пчелкин, он подошел к «Патролу», сел за руль и стал трогаться. Вот «Патрол» тронулся, вот выехал на улицу, поехал дальше…. Но ничего не происходило – взрыва не было. «Патрол» уже набирал ход, когда к «пятерке» подбежал Гоша и, запыхавшись, сказал, что пульт не работает. Костя крикнул ему садиться в машину, а Жене, который был за рулем – гнать за «Патролом». По дороге Костя забрал у Гоши пульт и теперь задача Жени была подъехать к устройству на максимально близкое расстояние.

На их удачу Пчелкин ехал не спеша, по прямой, и они его быстро нагнали буквально через два перекрестка. Подъезжая к очередному, третьему перекрестку, Пчелкин вообще сбавил ход, видя впереди «красный». «Пятерка» подъехала к «Патролу» сзади метров на 7-8 и тут Костя нажал на кнопку пульта. Раздался взрыв, у «Патрола» почему-то открылись передние двери, и он съехал с дороги на тротуар, где окончательно остановился. Когда приехала «скорая», Пчелкин был еще жив, хотя ему взрывом оторвало обе ноги. Он умер почти сразу при доставлении в реанимацию от острой кровопотери.

Костя узнал об этом уже вечером от Саши-бандита, который передал ему 10 тысяч долларов за хорошо и чисто выполненную работу. И тут заканчивается рассказ о дружбе и начинается повесть о жадности: Гоше, Жене и Эдику Костя отдал по одной тысяче, а остальное взял себе.

Продолжение следует.

В крестьянских общинах юность — это фаза независимости и потенциального бунта. Молодежь, часто объединяющаяся (формально или неформально) в возрастные группки, может перемещаться от работы к работе, драться и бродяжничать.

Szégeny légeny («бедные парни») венгерских равнин были такими потенциальными разбойниками, которые, хотя и не прочь увести лошадь-другую, были достаточно безобидны поодиночке, однако, объединившись в банды по двадцать-тридцать человек со своим лагерем где-нибудь в заброшенном месте, легко переходили к бандитизму.

«Подавляющее большинство» бандитов-новобранцев в Китае были юношами, потому что «краткий период до того, как они примут на себя тяготы брака и семейной жизни, был для них временем наибольшей свободы, равной которой у них никогда не было и уже не будет».

Поэтому тридцатилетие было тем порогом, после которого бандит был вынужден бросать свое ремесло и где-то оседать, а мужчины не из бандитов, которые не смогли жениться и перейти к оседлому образу жизни, почти не имели шансов выйти из этого маргинального положения.

Стоит также добавить, что их число еще более увеличивалось выборочным детоубийством в отношении новорожденных девочек, что могло приводить, в некоторых районах Китая, к двадцатипроцентному превышению мужской численности над женской.

В любом случае нет никаких сомнений, что типичным бандитом всегда был молодой мужчина и его современный аналог, например, колумбийские партизаны 1990-х годов, почти все от 15 до 30 лет.

Две трети бандитов в Базиликате в 1860-е годы были младше 25 лет. Сорок пять из пятидесяти пяти бандитов в Ламбаеке (Перу) были холосты.

Диего Коррьентес, классическая бандитская легенда Андалусии, погиб в 24 года; его словацкий аналог, Яношик, — в 25; Лампион, великий кангсейру бразильского северо-востока, начал свою «карьеру» между 17 и 20 годами; Дон Хосе (из «Кармен») — в 18. Средний возраст бандитских главарей в Маньчжурии в 1920-е годы составлял 25–26 лет.

Писатели тоже могут быть наблюдательны: «тощий Мемед», герой турецкого романа о бандитах, отправляется в Таврские горы, будучи подростком.

Вторым важнейшим источником свободных мужчин является та группа населения, которая по тем или иным причинам не интегрирована в сельское общество и потому также вытесняется за его пределы, туда где начинается маргинальность и кончается закон.

Банды разбойников, процветающие в малонаселенных и бездорожных районах старой России, состояли из таких маргиналов — часто мигрантов, стремящихся в восточные и южные пространства, куда еще не добрались землевладельцы, крепостное право и правительство, в поисках того, что позднее стало сознательной революционной программой «Земли и воли».

Не все добирались до своей цели, но всем нужно было чем-то жить по дороге туда. Так что беглые крепостные, разоренные вольные, беглецы с государственных и частных фабрик, из тюрем, семинарий, армии и флота, люди с неопределенным местом в обществе (такие, как поповичи) создавали или присоединялись к готовым бандам, которые также могли сливаться с местными налетчиками, из бывших пограничных общин свободных крестьян, таких, как казаки и национальные или племенные меньшинства <…>.

В среде таких маргиналов заметную роль играли солдаты, дезертиры и бывшие служивые люди.

У царя были важные причины для пожизненной (или почти пожизненной) воинской службы, так что родственники, провожая их до конца деревни, по сути их сразу и отпевали.

Люди, которые возвращаются издалека, не имея ни хозяина, ни земли, несут с собой угрозу для стабильности социальных иерархий. Бывшие солдаты и дезертиры — естественный строительный материал для бандитизма. Раз за разом бандитские главари в Южной Италии после 1860-х годов характеризовались как «бывший солдат армии Бурбонов» или «безземельный батрак, ветеран». <…>

Лишь немногие, кроме вернувшихся ветеранов, находятся полностью (хотя и временно) вне деревенской экономики, оставаясь при этом частью крестьянского общества (в то время, как цыгане и прочие Fahrendes Volk, как правило, ею не являются).

Однако сельская экономика обеспечивает и такие рабочие места, которые находятся вне обычной трудовой рутины и за пределами непосредственного общественного контроля, исходящего ли от правителей или от общественного мнения подданных.

Это уже упоминавшиеся пастухи, которые в одиночку или в компании подобных себе — особое, тайное сообщество — проводят время на высокогорных пастбищах во время летнего выпаса или ведут полукочевой образ жизни на бескрайних равнинах. Это вооруженные люди, сторожа, чье дело не относится к обработке земли, гуртовщики, возчики, контрабандисты, барды и прочие. За ними не следят, они сами наблюдатели.

Нередко, в самом деле, горы оказываются для них общим миром, куда нет входа землевладельцам и пахарям и где мужчины не распространяются о том, что они видели и делали. Здесь бандиты сталкиваются с пастухами, а пастухи решают, не стать ли им бандитами.

Все источники потенциальных рекрутов для бандитов, которые мы рассматривали до сих пор, были коллективными, то есть это социальные категории мужчин, каждый из которых может стать бандитом с большей вероятностью, чем любой член какой-то другой категории. Они очевидным образом очень важны.

Например, они позволяют нам делать краткие, приблизительные, но в основном верные обобщения, такие, как:

«В типичном бандитском отряде в горном районе, вероятно, будут молодые пастухи, безземельные батраки и ветераны военной службы, но маловероятно встретить женатых мужчин с детьми или ремесленников».

<…>

Но есть и другая категория потенциальных бандитов, в некотором отношении самая важная, членство в которой было (и есть) индивидуальным и добровольным, хотя она могла и пересекаться с другими.

Ее составляют люди, не желающие принимать пассивную социальную роль смиренного крестьянина, упрямые и непокорные, люди мятежного склада. Это люди, которые по известному классическому крестьянскому присловью «заставляют себя уважать».

Их может быть не так много в обычном крестьянском обществе, но они всегда есть. Это те, кто, столкнувшись с несправедливостью или гонениями, не уступают смиренно силе или общественному положению, а выбирают путь сопротивления и нарушения закона.

Следует помнить, что хотя сопротивление таким актам притеснения это типичное начало карьеры «благородного» разбойника, на каждого восставшего всегда найдутся десятки тех, кто приемлет эту несправедливость. Любой Панчо Вилья, который встает на защиту чести поруганной сестры, будет исключением в обществе, где феодалы и их свита делают с молодыми крестьянками то, что им заблагорассудится.

Эти люди утверждают свое право на уважение со стороны любого постороннего, включая и крестьян, борясь за него с оружием в руках — и тем самым узурпируя социальную роль высших классов, которые, согласно классической средневековой системе рангов, обладали монополией на использование оружия.

Они могут быть задирами, которые подчеркивают свою «опасность» развязностью, демонстрацией оружия, дубинок или палиц, хотя крестьяне не должны носить оружие, небрежной и щегольской одеждой и манерами, символизирующими «крутость».

В старой китайской деревне молодой холостяк (обычно знатоки Китая обозначали его выражением «деревенский забияка») носит свою косичку свободно, свернутой вокруг головы и шеи; туфли болтаются на пятках; штаны сидят кое-как, чтобы была видна дорогая подкладка. Говорят, что он часто провоцирует судью «из чистого удальства».

Костюм мексиканских погонщиков скота — vaqueros, — который стал классическим ковбойским костюмом из вестернов и более или менее похожие на него стили gauchos и llaneros южноамериканских равнин, bétyars венгерских степей, majos и flamencos в Испании, — это все примеры сходной символики непокорности в западном мире.

Этот символизм, вероятно, достигает своего самого изысканного выражения в костюме балканского гайдука (или клефта), украшенного золотыми и стальными фестонами. Потому что, как во всех традициональных и медленно меняющихся обществах, даже свободная группа бедняков нонконформистов формализуется и распознается по внешним признакам.

Внешний облик деревенского «хулигана» — это код, который считывается как: «Этот человек не укрощен».

Те, кто «заставляют себя уважать», не становятся автоматически бандитами, по крайней мере не становятся социальными бандитами. Они могут вырваться с боем из деревенского курятника, чтобы стать деревенской охраной, приближенными феодала или солдатами (что означает официальных бандитов разного рода).

Они могут блюсти собственные интересы и стать сельской буржуазией, действующей принуждением, подобно сицилийским мафиози. Могут они стать и теми преступниками, о которых люди слагают баллады: защитниками, героями, мстителями.

У них индивидуальный бунт, не определенный социально и политически, который в обычных — то есть не революционных — условиях не становится предтечей массовых восстаний, а скорее является результатом и противовесом общей пассивности бедняков. Они являют собой исключение, которое лишь подтверждает правило.

Перечисленные категории более или менее исчерпывают собой те источники, которые могут служить питательной средой для крестьянского бандитизма. Однако нам следует кратко обозреть еще два пласта сельского насилия и разбоя, которые временами резонно, но в большинстве случаев ошибочно смешивают с крестьянским бандитизмом: «бароны-разбойники» и уголовники.

Это следует из того факта, что обедневшая сельская знать обеспечивает нескончаемый приток «крутых». Оружие — их привилегия, сражаться — их призвание, основа их системы ценностей. Заметная доля этого насилия институционализирована такими занятиями, как охота, защита личной и семейной «чести» на дуэлях, местью и подобными вещами или канализирована заботливым правительством в политически полезные или, во всяком случае, безопасные, стоки, такие как военная служба и колониальные приключения.

Мушкетеры Дюма, продукт Гаскони, этой хорошо известной колыбели безденежных дворян, не были ничем большим, нежели официально разрешенными забияками с родословной, аналогичными громилам крестьянского или пастушеского происхождения, которых нанимали для охраны итальянские или иберийские латифундисты.

Такими было большинство испанских конкистадоров. Однако возникали и ситуации, когда такие обедневшие сквайры становились настоящими преступниками и грабителями.

Можно предположить, что дворянин вне закона с большей вероятностью попадет в народные мифы и баллады, если (а) он окажется частью общего сопротивления архаического общества внешним силам или иностранному завоеванию; или (б) если имеющаяся традиция крестьянского восстания против господской несправедливости слишком слаба.

Такая вероятность меньше там, где классовая борьба более выражена, хотя, разумеется, в странах с высокой долей дворянства, таких, как Польша, Венгрия, Испания (где оно составляет, возможно, 10% от всего населения). У баллад и романсов о дворянах-разбойниках находилась широкая аудитория.

Различие между бандитами крестьянского происхождения и уголовным подпольем городских и бродяжьих элементов еще более резкое, последнее существует в каких-то пустотах сельского общества, но очевидно не принадлежит к нему.

В традициональных обществах уголовные преступники, по определению, аутсайдеры, они образуют свое отдельное общество, если не в самом деле антиобщество, «искаженно» отражающее «правильное». Они, как правило, говорят на своем особом языке (арго, блатной жаргон, caló, Rotwelsch). <…>

Члены уголовных сообществ, как правило, нонконформисты, или скорее антиконформисты на практике и по идеологии; они скорее на стороне дьявола, чем Бога, а если религиозны — то скорее окажутся еретиками против ортодоксии.

В XVII веке немецкие уголовники-христиане подали петицию о возможности посещать еврейские религиозные отправления в заключении, а также есть достаточно серьезные свидетельства (отразившиеся в пьесе Шиллера «Разбойники») того, что немецкие банды в XVIII веке предоставляли укрытие для вольнодумцев, сектантов антиномийцев, остатков центральногерманского анабаптизма.

Крестьяне-бандиты ни в коем случае не бывают еретиками, они разделяют систему ценностей рядовых крестьян, включая их набожность и подозрительное отношение к другим (так, за исключением Балкан, большинство социальных бандитов Центральной и Восточной Европы были антисемитами).

Таким образом, всюду, где в сельской местности действуют банды уголовников, будь это центр Европы XVII–XVIII веков или Индия, их обычно можно отличить от социальных бандитов как по составу, так и по характеру их деятельности. С большой вероятностью они состоят из членов «криминальных племен и каст» либо индивидуумов, относящихся к тем или иным группам отверженных.

Так, шайка Крефельда и Нойеса в 1790-х годах состояла в основном из точильщиков, а в Гессен-Вальдеке была банда, состоявшая главным образом из тряпичников. Примерно половина банды Салембье, которая в тот же период устрашала Па-де-Кале, составляли лоточники, торговцы подержанным товаром, ярмарочные продавцы и т. п. Знаменитая шайка Нижних Земель, как и большинство ее разнообразных подгрупп, состояла по большей части из евреев. И так далее.

Уголовное призвание было часто наследственным: у баварской грабительницы Шаттингер была за плечами семейная традиция длиной в двести лет, более двадцати ее родственников (включая отца и сестру) побывали в тюрьме или были казнены.

Нет ничего удивительного в том, что такие люди не искали симпатий крестьян, поскольку те, как и все «правильные», были их врагами, гонителями и жертвами. У криминальных банд отсутствовали местные корни, которые были у социальных бандитов, или они их скрывали, но в то же время у них не было тех территориальных ограничений, которые задавали безопасную зону для социальных бандитов.

Уголовники были частью большой, хотя и разрозненной, подпольной сети, которая могла простираться на полконтинента и заведомо присутствовала в городах, которые были terra incognita для крестьян-бандитов, они боялись и ненавидели города.

Для бродяг, кочевников, уголовников и подобного люда тот тип территории, где социальные бандиты проживали свой век, был только местом многочисленных ярмарок и рынков, местом для случайных набегов, в лучшем случае — подходящим местом для лагеря в случае масштабных операций (например, когда стратегически удобно расположиться около нескольких границ сразу).

Несмотря на все это, уголовников нельзя просто исключить из исследования социального бандитизма.

Во-первых, потому, что там, где социальный бандитизм по той или иной причине не развился или же, наоборот, пропал, подходящие уголовники вполне могли идеализироваться, наделяться атрибутами Робин Гуда, особенно когда они концентрировались на купцах, богатых путешественниках и прочих, кто не пользовался большими симпатиями среди бедных.

Так, во Франции, Англии и Германии XVIII века прославились уголовные персонажи наподобие Дика Турпина, Картуша и Шиндерханнеса, занявшие места настоящих робин гудов, к тому времени в этих странах давно исчезнувших.

Во-вторых, принудительно вытесненные крестьянским обществом маргиналы, такие, как ветераны, дезертиры, мародеры, которые изобиловали в периоды беспорядков, войн или их последствий, обеспечивали связь между социальным и антисоциальным бандитизмом. Такие люди легко могли бы оказаться в социальных бандах, но с той же легкостью присоединялись и к другим, привнося туда некоторые ценности и презумпции своей среды.

В-третьих, в старых «вечных» доиндустриальных империях давно развилось двойное подполье: не только мир отверженных, но и мир неофициальной взаимной защиты и оппозиции; характерные примеры: масштабные и долговечные тайные общества императорского Китая и Вьетнама, а возможно, и такие структуры, как сицилийская мафия.

Такие неофициальные политические системы и сети, которые по сей день очень плохо поняты и изучены, могли устанавливать контакты со всеми, находящимися снаружи и настроенными против официальных структур и властей, включая как социальных бандитов, так и аутсайдерские группы. Например, они могли предоставлять и тем и другим ресурсы и сотрудничество, которые в определенных условиях могли превратить бандитизм в ядро эффективного политического восстания.

<…>