Как найти смысл высказывания

Настоящее значение философских афоризмов

«Бог умер», «Я знаю, что ничего не знаю», «Бытие определяет сознание»: что на самом деле хотели сказать философы, когда изрекали эти и другие известные максимы

18+

1. «Религия — опиум для народа»

Как на самом деле звучит

«Религия есть опиум народа».

Контекст

«Религия — это вздох угнетенной твари, серд­це бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа».  К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 1. М., 1955. 

«К кри­тике гегелевской философии права» (1843)

Как принято понимать

Религия — средство для одурманива­ния народа, и в этом видится угроза с ее стороны.

Что хотел сказать автор

По Марксу, религия — это то, что создано человеком в определенных общест­вах и куль­турах. У нее есть определенные функции в обществен­ном организ­ме. Маркс утвержда­ет: религия возникает в тех обществах, где есть угнетенные, нуждающиеся в иллюзиях. «Опиум» религии уменьшает непосредст­венные страдания людей и погружает их в мир приятных иллюзий, которые, в свою очередь, дают им силы для продолжения жизни. Отдельно следует отметить, что на момент написания текста Марксом опиум не принято было рассматри­вать как нарко­тик. Его считали в первую очередь лекар­ством (обезболиваю­щим).

В конечном счете, по Марксу, религия долж­на быть упразднена, поскольку она имеет значение лишь как способ производства иллюзий, а когда общество изменится, иллюзий уже не потребуется. Следует ли в таком случае просто запретить религию? Для Маркса это бессмысленно, поскольку невозможно полностью одержать победу над ней, не уничто­жив ее базис — капитали­стиче­ские социальные отношения, отчужде­ние от труда и в целом буржуазный уклад.

2. «Прав не дают, права берут»

Контекст

Афоризм часто приписывается Максиму Горькому, который вложил его в уста одного из персонажей пьесы «Мещане» (1901):

Петр. Кто дал… кто дал вам это право?
Нил. Прав — не дают, права — берут… Человек должен сам себе завоевать права, если не хочет быть раздавленным грудой обязанностей…

Но близкое по смыслу выражение впервые появляется в статье «Политические права» Петра Кропоткина, одного из круп­­­нейших теоретиков анархизма, опуб­ликован­ной в 1870–80-е годы на французском язы­ке: «Свобода — не именин­ный подарок. Ее нуж­но взять; даром она никому не дается». На рус­ском языке статья впервые вышла в 1906 году, и русско­языч­ная версия этого высказывания действительно могла быть навеяна слова­ми героя Горь­кого:

«Захотим ли мы свободы печати, свободы слова, собраний, союзов — мы не дол­жны просить их у парла­мента, не должны ждать от сената, как мило­стыни, издания соответ­ствующего закона. Станем организо­ванной силой, спо­собной показать зубы каждому, дерзнувшему посяг­нуть на наши права; будем сильны, и никто не посмеет тогда запретить нам говорить, писать и со­бирать­ся. В тот день, когда мы сумеем вселить единодушие в среду эксплуати­руемых, в эту молчаливую, но грозную армию, объединен­ную одним жела­ни­ем — при­обрести и защи­щать свои права, никто не дерзнет оспари­вать их у нас. Тогда и только тогда мы завою­ем себе эти права, которые мы тщет­но бы просили десятки лет у какого бы ни было конституционного прави­тельства; тогда они будут принадле­жать нам вернее, чем если бы их гаранти­ровали писаные законы. Прав не дают, их берут!»

«Политические права» (1906)

Как принято понимать

Чаще всего эту фразу понимают как призыв к борьбе за свои (в первую очередь полити­ческие) права и, шире, как призыв к борьбе за свободу, к революции.

Что хотел сказать автор

В своем эссе «Полити­ческие права» Кропоткин раз­би­­рает разные виды поли­тических прав: право на сво­боду собраний, свобо­ду печати, изби­ра­тельное право и так далее. Он опира­ется на историю европей­ских стран, в первую очередь Франции. 

Кропоткин приходит к неутешитель­ному выводу: да, политические права и свободы — это хорошо, но в совре­менном мире буржуа­зия научилась использовать их в своих инте­ресах. К примеру, свобода печати позицио­ниру­ется как лежащий в основе законов прин­цип только в тех странах, где печать продемонстри­ровала свою политиче­скую несостоя­тельность. В таких странах, как США, Швейцария, Англия, действитель­но существует свобода печати — но это именно те страны, в которых капитализм и эксплуа­тация особенно развиты.

Капиталисты готовы признавать различные права у народа до тех пор, пока законода­тельное обеспечение этих прав не угрожает их интересам. «Неотъем­лемы лишь те права, которые человек завоевал упорной борьбой и ради кото­рых готов каждую минуту снова взяться за ору­жие», — делает вывод Кропот­кин. Реальные политические права, по мне­нию Кропоткина, могут быть закреплены только через самоорганизацию и вооружение масс — а права, полу­ченные путем институ­ционализи­рованной политической борьбы, никогда не будут гарантом реальной свободы.

3. «Я мыслю, следовательно, я существую»

Контекст

«Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы име­ем в бодр­ствую­щем состоя­нии, может явиться нам и во сне, не будучи действи­тельностью, я решился представить себе, что всё когда-либо приходив­шее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов. Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллю­зор­но­сти всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуж­даю­­щий, дей­стви­тельно существовал. И, заметив, что истина «Я мыслю, следовательно, я суще­ствую» столь тверда и верна, что самые сума­сброд­ные предположения скептиков не мо­гут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за пер­вый принцип искомой мною философии».  Р. Декарт. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1989.

«Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках» (1637)

Как принято понимать

Фразу сегодня чаще всего употреб­ляют, призывая собеседника к раз­мышле­нию. К сути высказывания относятся с юмо­ром: мало кто всерьез сомневается в соб­ственном существовании.

Что хотел сказать автор

Декарт считал сомнение в собствен­ном бытии отправной точкой для любых рассуждений. В своем труде «Рассуждение о методе…» философ предлагает новый универсальный способ добычи научного знания. Этот метод должен стать альтер­нативой существующему научному методу, применение которого привело к тому, что доводы наделенных авторитетом ученых стали цениться выше объективной истины, постичь которую способен даже человек без акаде­мического образования. Для этого при исследо­ва­нии мира он должен следовать ряду правил (например, двигаться от мень­шего к большему, разбивать слож­ные задачи на несколько более простых и так далее). 

Наиболее ярко смысл высказывания Декарта, впервые появившегося в публика­ции 1637 го­да, был раскрыт в работе «Разыскание исти­ны посредством естест­венного света» 1641 года. В лучших античных тради­циях Декарт проиллюстри­ровал свои рассуждения с помощью полилога между тремя мыслите­лями: Полианд­ром, Эпистемоном и Евдоксом.

Евдокс — альтер эго самого Декарта, «чело­века посредственного ума, суждение кото­рого, однако, не извра­щено никакими предубеждениями и чей разум сохра­­­няет всю свою первозданную чистоту», — принимает у себя в гостях чрезвычайно образо­ван­ного и начитанного Эпистемона и никогда ничему не учившегося Полиандра. В ходе беседы Евдокс обращается к Полиандру и до­казы­вает ему, что чувства, с помощью которых мы познаем окружающий мир и судим о нем, часто обманывают людей. У нас нет никакого инстру­мента, кото­рый позволил бы нам понять, например, что мир бодрство­вания более реален, чем мир снов. И доверчивый Полиандр, и скепти­чески настроенный Эпи­стемон вынуждены согласиться с Евдоксом, который предлагает ставить под сомнение все доступное человеку знание об окружаю­щем мире. Вскоре в своих размышлениях Полиандр доходит до сомнения в собствен­ном сущест­во­вании. Тут-то Декарт–Евдокс и указывает на парадокс, который должен убе­дить собеседни­ков в том, что они суще­ствуют: Полиандр сомневается во всем — но не может усомниться в собствен­ном сомнении. Он открыто и глу­боко переживает чувство сомнения, чего, конечно, не смог бы сделать, если бы его не существовало. Таким образом, для Декарта мышление и вытекаю­щее из него сомнение — неотъемлемые атрибуты человека.

Далее в работе Декарт предполагает, что не­которые могут подумать, что для то­го, чтобы быть уверенными в истинности фразы «Я мыслю, следо­вательно, я существую» или «Я сомне­ваюсь, следовательно, я суще­ствую», нам необхо­димо знать, что такое сомнение, мышление и суще­ствова­ние. По это­му поводу философ заме­чает: «…не воображай, что для позна­ния этих вещей необ­ходимо насило­вать свой ум… Такое занятие достойно того, кто желает высту­пать в роли классного наставника или вести диспу­ты в школах; тот же, кто хочет иссле­довать вещи сам, судя по тому, как он их воспринимает, не мо­жет обладать столь ничтожным умом, чтобы не понять, внима­тельно иссле­дуя вопрос, что такое сомнение, мышление и существование; для это­го у него доста­­точно разума, и ему нет нужды выучи­вать все эти различения». 

Таким образом, для Декарта вопрос о мы­шле­нии являлся основопола­гающим для любых дальнейших рассуждений о мире. Существование человека для фи­лософа было очевидно, поскольку он мыслит и не может усомниться в своем мышлении.

4. «Ад — это другие»

Как на самом деле звучит

«Ад — это Другие».

Контекст

«Эти пожирающие взгляды… (Внезап­но оборачивается.) А! Вас только двое? Я думал, гораздо больше. (Смеется.) Так вот он какой, ад! Никогда бы не поду­мал… Помните: сера, решетки, жаровня… Чепуха все это. На кой черт жаровня: ад — это Другие».  Ж.-П. Сартр. За закрытыми дверями. Пер. Л. Ка­менской.

«За закрытыми дверями» (1943)

Как принято понимать

«Обычно полагают, что под этим я имел в виду то, что наши отношения с дру­гими людьми всегда отравлены, что они неиз­мен­но похожи на ад. Но на самом деле я имел в виду абсолютно другое», — признавался Сартр перед показом пьесы, где должна была прозвучать эта знаменитая реплика. Действи­тельно, эта цитата чаще всего продолжает интерпре­тирова­ться таким образом, что казалось самому Сартру неверным.

Что хотел сказать автор

Эту фразу произносит один из героев пьесы «Huis clos» (буквально «Нет выхо­да»; в рус­ском переводе — «За закрытыми дверями»). Первая версия пьесы, кстати, называлась «Другие». Пьеса переполнена характерным сартровским абсурдом и начи­нается с попадания публициста Гарсена в ад. Первое место в аду оказывается гостиной, оформленной в духе Второй империи, что сбивает Гарсена с толку: он ожидал увидеть колья и камеры пыток. Спустя какое-то время в гостиной оказыва­ются еще двое пер­сонажей — лесбиянка Инес Серра­но и убив­шая собственного ребенка Эстель Риго. Вскоре у троих завязы­вается нечто вроде интриги. Эстель и Гарсен хотят отношений, но им мешает присут­ствие Инес, которая, в свою очередь, не против сблизить­ся с Эстель. Их отно­­шения становятся напря­женными уже через пару часов обще­ния, хотя трое обречены провести в комнате весь свой срок пребыва­ния в аду. 

Перед показом пьесы Сартру при­шлось пояс­нить, что он имел в виду: «Если отношения с Другим запутанны и извращенны, то Другой превраща­ется в ад. Почему? Когда мы дума­ем о себе, когда мы пытаемся себя понять — мы ис­пользуем знание о нас, которое уже есть у Других. Мы судим о нас, используя сред­ства, которые другие люди дали нам. В каждое суждение, которое я делаю, уже вторгается чье-то еще. В том, что я чувствую, уже вторгается чье-то сужде­ние». Из этого, впрочем, не сле­дует, как поясняет Сартр, невозмож­ность отношений с другими людь­ми. Напротив: это подчеркивает их важ­ность. 

Таким образом, согласно философ­ской пози­ции Сартра, наше познание всегда опосредо­вано Другим. Мы бо­имся быть отрицательно оцененными Другими, и поэтому мы никогда полностью не контролируем себя в присут­ствии кого-то еще. Даже если Другой не присутствует, мы все равно остаемся как бы в присутствии Других.

5. «Женщиной не рождаются, ею становятся» 

Контекст

«Женщиной не рождаются, ею стано­вятся. Ни биология, ни психика, ни эконо­мика не способны предопре­делить тот облик, который принимает в обществе самка чело­века. Существо, называемое женщиной, нечто среднее между сам­цом и кастратом, могло возникнуть только под воздействием всех сторон цивилизованной жизни».  С. де Бовуар. Второй пол. Т. 2. Жизнь женщи­ны. М., СПб., 1997. Пер. С. Айвазовой.

«Второй пол» (1949)

Как принято понимать

Иногда в отрыве от контекста эту фразу понимают как призыв к жен­ствен­ности, к тому, что женщина должна «сделать себя сама». Напри­мер, на попу­лярных сайтах цитата часто соседствует с фотографией улыбающейся жен­щины модельной внеш­ности — намек на то, что нужно приложить некоторые косметические усилия, чтобы стать «настоящей» женщиной. 

Что хотел сказать автор

Книга «Второй пол» — центральная работа второй волны феминизма в США  Периодом второй волны феминизма принято считать отрезок с 1960-х до начала 1990-х годов. Центральный круг проблем этого периода феминистского движения — нера­венство, положение женщины в семье, проблема абортов.. Когда Бовуар опубликовала ее в 1949 го­ду, она мгновенно стала бестсел­лером. Только в США в первый год было продано около миллиона копий. Сперва Бову­ар задумывала ее как исследование существую­щих мифов о жен­щине и жен­ской приро­де, но постепенно работа вобрала в себя все больше философ­ского и социологического материала. Бовуар в своем исследовании утвер­ждает, что женщина никогда не явля­ется в полной мере субъектом, она всегда Другой по отношению к настоящему субъ­екту — мужчине. Она — второй пол.

То, что женщиной становятся, а не рожда­ются, значит для Бовуар, что жен­щина всегда ориентирована на то, чтобы соответ­ствовать мно­жеству раз­роз­ненных стандар­тов поведения, делающих из нее то, что в обществе принято называть женщи­ной. Бовуар, таким образом, разде­ляет биологиче­ский и со­циальный пол (гендер), подчер­ки­вая социаль­ную природу того, что принято называть «женским». Во французском оригинале Бовуар даже время от вре­ме­ни пишет о женщине (femme) без артикля, подчеркивая предопреде­лен­ность женской судьбы в обществе.

6. «Бог умер»

Как на самом деле звучит

«Бог умер!»

Контекст

«Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? На­зад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуж­даем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не ды­шит ли на нас пустое про­стран­ство? Не ста­ло ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь? Не прихо­дится ли средь бела дня зажигать фонарь? Разве мы не слышим еще шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах боже­ствен­ного тления? — и Боги истлевают! Бог умер! Бог не воскрес­нет! И мы его убили! Как уте­шимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могуще­ст­венное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?»  Ф. Ницше. Соч. в 2 т. M., 1990. Пер. К. Свась­яна.

«Веселая наука» (1882)

Как принято понимать

Часто можно встретить буквальное понима­ние этой фразы — как если бы Бог физически существовал и одна­жды наступила его смерть. Такая буквальная интерпретация встреча­ется даже и у некоторых философов, например у Валь­тера Кауфмана. Проблема такого прочтения состоит в том, что оно предпола­гает отход от всех определений Бога, которые так или иначе предполагают его совершенство и всемогущество.

Что хотел сказать автор

Впервые появившись в работе «Веселая наука», впоследствии фраза в несколько измененном виде встречается и в романе «Так говорил Заратустра». У Ниц­ше труд­но найти разработанную философскую систе­му: стиль его пись­ма — это скорее комментарии разной длины. Многие из них довольно туманны и могут открывать очень широкий простор для интерпретации. 

Тезис о смерти Бога вписывается в линию критики иудеохристианской морали, кото­рой Ницше посвятил целый ряд работ. Он считал, что христианский тип морали основыва­ется на культе слабости и страха, и предлагает осуществить то, что он назы­вает «радикальной переоцен­кой ценностей», с целью обрести новую мораль, которая породит здоровые ценности: силу, храбрость, отсут­ствие сострадания.

У этого афоризма есть по крайней мере две распространенные фило­софские интерпрета­ции. Главный тезис первой состоит в том, что времена европейских ценностей без­возвратно ушли, поскольку они были скреп­лены верой в Бога. Бог умирает, поскольку люди больше не основы­вают свои ценности и свою судьбу на вере в его существование. Он мертв, поскольку больше ни на что не влияет. Концепт Бога перестает скреплять западную культуру. Такую трак­товку можно встретить, например, у Хайдеггера и Ясперса.

Другая трактовка основана на внима­тельном чтении самого Ницше. Для него Бог — это то, во что люди верят. Нет никакой истины за преде­лами интерпре­та­ции, поскольку истина — это и есть интерпретация. Полу­ча­ется, что смерть Бога — это смерть одной интерпретации, которая проигрывает в борь­бе с другой интерпретацией.

Таким образом, выражение «Бог умер» в фи­ло­софии имеет две доми­нирующие интер­претации. Во-пер­вых, это смерть Бога как историче­ского концепта, кото­рый много веков подряд был скрепляющим ядром западной культуры. Во-вто­рых, это трактов­ка, которая обращает наше внимание на то, что, согласно тео­рии истины Ницше, любое знание есть лишь интерпрета­ция. Бог был «жив» не потому, что он где-то существовал, а потому, что такого рода интерпрета­ция в мире преобладала и суще­ство­вание этой интерпретации конституировало реальность.

7. «Не надо множить сущности» или «Не следует множить сущее без необходимости»

Контекст

«В формулировке самого Оккама: «Что мо­жет быть сделано на основе мень­шего числа [предположений], не следует делать, исходя из большего».  Оккам, Уильям // Новая философская энци­клопедия. Институт философии РАН. М., 2010.

Филотеус Бёнер. «Оккам. Философские работы» (1957)

Как принято понимать

Эту фразу чаще всего понимают как реко­мендацию не усложнять объяснение, не пере­гружать его лишними допуще­ниями. В целом это достаточно близко к оригинальной трактовке, если считать, что ее источ­ник — Оккам.

Что хотел сказать автор

С именем средневекового монаха Оккама связано понятие бритва Оккама, прин­­цип которой выражает латинская фраза «Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem». Если мы допускаем, что афоризм принадле­жит Оккаму, его источник нахо­дится в кон­тексте спора о так называемых универса­лиях — общих понятиях, противопоставлен­ных единичным. Спор об универсалиях — это главным образом дискуссия о том, каков статус общих понятий: существу­ют ли они сами по себе или только в языке; является ли понятие «человек» столь же реальным, как и сам человек? Суще­ствует ли идея до вещи и вне вещи? Суще­ствование универсальных понятий предполагало и работу общих зако­нов — а значит, и необходимых связей между ними. Оккам возражал оппонен­там: мир устроен по воле Бога и зависит только от нее. В мире нет лишних, избы­точных элемен­тов в виде метафизи­ческих законов и универса­лий. Как след­ствие, устройство мира не мо­жет быть чрезмерно сложным и запутан­ным. Чем проще гипотеза, тем вероят­нее ее соот­­ветствие фактам. Не надо умножать сущ­ности, посколь­ку это противо­речит простому и логич­­ному устройству мира. Впоследствии это и было назва­но «бритвой Оккама» — то есть способом отсе­кать лишнее.

Философы трактуют бритву Оккама и как спо­соб познания: то, что может быть объяснено меньшим количе­ством допуще­ний, должно быть объяснено имен­но так. Чем меньше доказательство нуждается в каких-либо предпосыл­ках, тем оно лучше и эффективнее с точки зрения логики и силы. Можно ли у Оккама встретить обе версии бритвы — предмет дебатов историков филосо­фии. Про­тив метафизического аргу­мента Оккама, например, находится схоластиче­ское возражение: Бог может делать сколь угодно лишних элементов, если он так пожелает.

В практической жизни принцип лез­вия инту­итивно используется, когда мы пы­­­таемся определить причины явлений. Если мы наб­лю­даем в окне квар­тиры дым, то мы склон­ны думать о наличии возгорания и вряд ли будем пред­пола­гать, что это специ­альное вещество, имитирующее дым, которое исполь­­зуют в процессе съемки сериала про полицейских. Второе предполо­жение, в от­личие от пер­вого, требует изрядного коли­чества допущений: съемки фильма, исполь­зование специального веще­ства, запланиро­ванность эффекта. Иными словами, интуи­тивное исполь­зование бритвы в повседнев­ном обще­нии — это отбра­­сывание услож­ненных версий объясне­ния в пользу более простых. Дей­ствитель­но, ничто так не чуждо бритве Оккама, как кон­спиро­логи­ческие тео­рии: масонский заговор, еврейское лобби, невидимые кукло­воды и про­чие мани­пу­ляторы. В некотором смысле конспиро­логи­ческий ход прямо противо­положен бритве Оккама: умножайте сущности, даже если в этом нет необ­ходимости.

8. «Бытие определяет сознание»

Как на самом деле звучит

«…Общественное бытие [людей] определяет их сознание».

Контекст

«Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не со­зна­ние людей определяет их бытие, а, наобо­рот, их общественное бытие определяет их сознание».  К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд. Т. 1. М., 1955.

«К критике политической экономии» (1859)

Как принято понимать

Чаще всего в СССР это высказывание исполь­зовали для указания на связь между условия­ми жизни конкретного человека и его пове­де­нием. Эта интер­­претация близка к ориги­наль­ному смыслу высказывания, однако не исчер­пывается им.

Что хотел сказать автор

На самом деле Карл Маркс исполь­зо­вал эту фразу для описания куда более масштабных процессов, чем жизнь отдельного инди­вида. Во-первых, Маркс говорит об «обще­ственном» бытии людей — то есть не только о мате­риальных условиях жизни, но и о со­циаль­ных. Марксисты пола­гали, что обще­ство фор­мирует лич­ность человека и оказы­вает значи­тельное влияние на его поведение. Принадлежность человека к обще­ствен­ному классу «эксплуатато­ров» или «эксплуатируе­мых» чрезвычайно существенна для Маркса, считав­шего, что «история всех до сих пор суще­ство­вавших обществ была историей борьбы классов».

Во-вторых, это высказывание явля­ется примером важного для марксист­ской теории различения базиса и надстройки. Маркс полагал, что базисом общества являются произ­вод­ственные отношения и их участ­ники — в первую очередь рабочие и кресть­яне, занимающиеся произ­водством мате­риальных благ. Над­стройка же — это сово­купность всех культурных институций, всех видов чело­веческой деятельности, связан­ной с умственным трудом и работой с нема­те­риальными объектами. Как следует из пред­ложения, предше­ствую­щего афо­ризму, Маркс считает, что изменения в производ­стве мате­риальных благ для об­щества наиболее значимы. Они первичны по отно­шению к транс­форма­ции надстройки: изме­нения в культуре, политике, обществен­ном устройстве всегда следуют за измене­ниями в процессах производства материаль­ных благ. В том числе и социальная революция, к которой, по мне­нию Маркса, неизбеж­но движется капиталисти­ческое общество, таким образом, возможна только после экономиче­ской трансформации, связанной с изме­нениями в производ­стве материальных благ.

Как и многие другие мыслители середины XIX века, Маркс возлагал большие надежды на бурно развиваю­щиеся технологии, которые должны были прийти на смену рабочим, занимающимся тяжелым и низко­оплачиваемым трудом. Он верил, что они позволят сократить продол­жи­тель­ность рабочего дня и дать возможность получить образование, заняться творчеством и духов­ным разви­тием даже представителям эксплуатируемых классов.

9. «Война всех против всех»

Контекст

«…Пока люди живут без общей вла­сти, дер­жащей всех их в страхе, они нахо­дятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех».  Т. Гоббс. Левиафан // Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1991. Пер. А. Гутермана.

«Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и граждан­ского» (1651)

Как принято понимать

Чаще всего эту формулу английского фило­софа понимают как утверждение о том, что природа человека слишком плоха и не поро­ждает ничего, кроме войны и агрессии. Эта трактовка не так уж далека от логики самого Гоббса.

Что хотел сказать автор

Состояние, о котором пишет Гоббс, — это, конечно, не отсылка к какому-то истори­ческому обществу с его естественным состоянием. Скорее это некоторая модель человека и обще­ства, созданная для того, чтобы продемон­стрировать необходимость государства.

Согласно Гоббсу (автору теории обществен­ного договора), все люди от при­роды примерно равны. Это касается как физи­ческих, так и интел­лектуальных способ­ностей. Конечно, определенная разница может быть, но эта разница, как утверждает Гоббс, не настолько велика, чтобы один человек мог претендо­вать на большее благо, чем другой. А если, например, кто-то физи­чески силь­нее, то слабый может вступить в союз, чтобы одо­леть более сильного. Посколь­ку есть представление о равенстве способ­ностей, возникает и равенство надежд на достижение целей. Как только двое начи­нают претендо­вать на одну вещь, пишет Гоббс, они становятся врагами. Когда ни один не может быть уверен, что на него не нападут, люди прони­каются взаимным недоверием другу к другу.

Споря с современниками, уверенными в природной, естественной доброте че­ло­века, Гоббс возражал: тогда зачем мы запираем дверь на замок, когда ло­жим­ся спать? Почему берем с собой большую компанию и оружие, от­прав­­ля­ясь в путешествие? Эти дей­ствия просто и ясно, согласно Гоббсу, сигнализи­руют нам о том, какой уро­вень недоверия присутствует между нами даже в го­су­дар­стве, а не только в естественном состоянии.

Одним словом, для Гоббса природа человека естественным образом подталки­вала его к войне, среди причин которой он выделял сопер­ничество, недоверие и жажду славы. Из этого следует, что «пока люди живут без общей власти, дер­жащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется вой­ной, и именно в состоянии войны всех против всех».

В этой войне ничто не может быть неспра­ведливым, не может быть никакой соб­ствен­ности, подмечает Гоббс, поскольку справед­ли­вость и собственность появляются лишь в обществе, где есть закон и власть, способ­ные их защитить. Война всех против всех, таким образом, происте­кает не столько из психологии чело­века, сколько из право­вого состояния общества до государства, в котором нет никаких прав, кроме одного — права всех на всё.

Из теории естественного состояния выраста­ет общественный договор — дого­вор людей о передаче власти единому суверену. Люди отказыва­ются от есте­ствен­ных прав ради мира в государстве.

10. «Я знаю, что ничего не знаю»

Как на самом деле звучит

«Я знаю, что ничего не знаю, но дру­гие не знают и этого» (пересказ Диогена Лаэрт­ского в «О жизни, учениях и изрече­ниях знаме­нитых философов»).

Контекст

«Уходя оттуда, я рассуждал сам с со­бою, что этого-то человека я мудрее, пото­му что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершен­стве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не ду­маю, что знаю. На та­­кую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не вообра­жаю, что знаю эту вещь. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор возненави­дели меня и сам он, и многие другие».  Апология Сократа // Творения Платона. В 2 т. Т. 2. М., 1903. Пер. М. Соловьёва,

Платон. «Апология Сократа» (390 год до н. э.)

Как принято понимать

Чаще всего эту фразу используют в юмори­стическом ключе. Или в под­держку мнения о том, что истины никто не может знать и что не знать ее не стыдно — и даже в оправ­дание незнания и глупости.

Что хотел сказать автор

Сократ при жизни не написал ни од­ного труда; все, что мы знаем о его жизни, выска­зываниях и идеях, дошло до нас благодаря Платону и другим авторам. Вопрос о том, насколько справедливо приписывать это высказывание Сокра­ту, стоит особенно остро в контексте того, что, во-первых, многие фило­софы писа­ли свои собственные труды в форме диалогов Сократа (естественно, разде­ляв­шего в них точку зрения автора) с оппонентами (естественно, про­игрывав­шими в споре). Во-вторых, даже в «Апологии Сократа», написан­ной его самым изве­стным уче­ником — Платоном, невозможно обнару­жить прямую цитату из речи Сократа.

Так или иначе, у Платона этот афо­ризм встречается в следующем контексте: Сократ произносит речь в собственную защиту на суде  Суд был устроен афинскими демокра­тами и завершился смертным приговором. и вспоминает эпизод из жизни, после которого его возненавидели многие государственные мужи и мудрецы. Ученик Сократа Херефонт однажды спросил у Дель­фийского ора­кула: есть ли человек мудрее Сократа? По словам прорицатель­ницы, такого человека не существовало. Ни в коем случае не ставя под сомнение слова пи­фии (не станут же боги, говорящие с людьми через пифию, лгать!), Сократ все же задумался об этом эпизоде: сам он не считал себя мудрейшим челове­ком в мире. Он ре­шил обратиться за помощью к изве­стному мудрецу, надеясь, что после разговора с ним сможет объявить оракулу, что тот что-то перепутал.

Однако, поговорив с этим мудрецом, Сократ понимает только одну вещь: этот мудрец думает, что он много знает, однако на самом деле его знание не много­го стоит. Сократ же не сомневается в том, что он очень мало знает об окружаю­щем его мире — но, по край­­­­ней мере, хоть в этом знании он не оши­­бается. Та­ким образом оказы­вается, что Сократ все-таки немного мудрее: он допу­скает на одну ошибку меньше. 

Далее Сократ (согласно Платону) про­дол­жает: «Оттуда [от первого муд­реца] я по­шел к другому, из тех, кото­рые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор вознена­видели меня и сам он, и многие дру­гие». Таким обра­зом, цитата в перво­на­­чальном виде скорее подтверждает мудрость, а не глу­пость говорящего.