Приблизительное время чтения: 15 мин.
Первый раз к бирюсинским староверам я заглянул лет двадцать назад. В то время ученые еще не называли их культурно-историческим феноменом. Потом на рубеже веков проплыл через все пороги на резиновой лодке, останавливаясь в каждом общинном поселении. Тогда мне казалось, что время не в силах поколебать их устои. Триста лет постоянных гонений, а они, как кремень. Но мой последний приезд к ним был ошеломляющим. Как будто шел-шел по привычной дороге и вдруг — пропасть.
Другой мир
Может, помните рыжебородого старовера с картины Сурикова «Утро стрелецкой казни»? Того самого, который пронзает взглядом «нововерца» Петра. Так вот, Карп Иванович Кочев — из этого рода-племени.
Приехали как-то к нам чалдоны. Неверующие, значит, по-нашему, — рассказывает он мне. — И спрашивают: что вы все бороды красным красите? А мы отродясь такие, говорю. Всегда — огнебородые.
Большое семейство Кочевых живет в Прилуках. Маленькую деревушку специально спрятали от мира за бурными чунскими стремнинами. Только раньше здесь было двадцать семей, а теперь — девять. Сперва такую текучесть мне пытались объяснить таежным пожаром, который оставил их без зверя и пушнины, грибов и ягод. Но потом Карп Иванович сообщил о настоящем бедствии:
У меня у самого два сына в мир ушли. Один в Киеве обитает. Второй в Канске.
— Веру они сохранили?
— Какая там вера! Где была она — теперь дыра на том месте…
— А кто ж виноват?
— Кто?! Отец за сына отвечает. Я виноват! На работу все время цыганским кнутом мы их гнали. А когда здесь лес сплавляли… Они и пошли матросами на катера. А потом… Уплыли. Оба. И от нас. И от веры нашей.
— А в городе можно остаться старовером?
— В Писании говорится, что и посреди града будут спасаемы… Молись… Постись… — Кочев горестно вздохнул. А затем со всего маху рубанул рукой воздух. — Только все равно можешь пропасть! Я-то сам как: глаза не успел открыть, а уже на соседа косо смотрю… С греха утро начинаю… А вот не осуди никого за всю свою жизнь — и спасешься! Раньше старостой в Прилуках был Карп Иванович, «а теперь сын Афонька».
Только принципиальная разница в том, что для Афанасия это — должность. Причем зарплату он получает от районной администрации. И никто его не считает еретиком. Хотя совсем недавно староверы избегали власти, как черт ладана. Взаимовыгодный всплеск общения с «порочным миром» начался и в других сферах. Староверы сейчас торгуют всем: берестяными туесками, кадушками, срубами для дач, картошкой, медом, рыбой, мясом… И сами покупают почти все. Кроме водки, чая и сигарет… Правда, некоторые отступники уже начинают познавать вкус и этих «запретных плодов». Причем подобное происходит во всех старообрядческих деревеньках: в Шивере, в Луговой, Усть-Кайтыме и Бурном. Почти уже не осталось кержаков, которые не получают пенсий или не обзавелись паспортами. Хотя раньше таковых было в достатке.
Но другая Россия здесь сохраняется до сих пор. Дома крепкие. Живут — не бедствуют. Работают не покладая рук. Наркоманов и воров — нет. Стар и млад относятся друг ко другу с почтением. Если ты не богохульник, примут тебя с искренним радушием и хлебосольным гостеприимством. Другой мир. Другие люди. Потомки тех русичей, которые в свое время отказались идти путем, указанным России «высшим государем».
Без покаяния
«Ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступков…» Эти слова принадлежат протопопу Аввакуму, который будет затем живьем сожжен, как идеолог старообрядцев.
В учебниках об этом не пишется. Но последующие русские бунты, сотрясавшие всю Россию, были пропитаны не только смутой, но и староверческой идеологией. И сами их лидеры — Степан Разин, Кондратий Булавин, Емельян Пугачев — являлись старообрядцами. Такого противостояния между народом и властью до этого никогда не было.
Факт, почти неизвестный, но в советское время, в 1971 году, Русская Православная Церковь на Поместном Соборе отменила «клятвы на старые обряды и книги». То есть была восстановлена историческая справедливость: русские древние рукописи признали правильными, допустимыми. Цена запоздавшей реабилитации — сотни тысяч погубленных и исковерканных судеб.
Теперь уже не предосудительно креститься и «по-новому», и «по-старому». Как и ходить в крестный ход: по солнцу и против него. Можно и так, и эдак. Только самих староверов после отмены клятв не перестали считать раскольниками, потому что «не проявили они в свое время необходимой кротости».
Не случайно Солженицын воскликнул в своем «Красном колесе»: «Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?»
Только нельзя идеализировать староверов, как это делают некоторые современные исследователи. В прошедших столкновениях с обеих сторон было пролито столько крови, что виноватые — есть. А правых — уже не найти. Тем более, что в существующих сегодня десятках староверческих толков и «согласий» тоже нет единения. В период вековых гонений многие из них шли на компромиссы с властью, и каждый истолковывал свою правильность служения Богу.
За душевной благодатью
Новую избу семидесятилетний старовер Петр Харин срубил на берегу Бирюсы. Дом получился бравый. Только по соседству никого нет. На десятки километров — безлюдная тайга. Вот уже двадцать лет живет он отшельником в сибирской глухомани.
Жить ему тяжело, но одиночество — не в тягость. Потому что сам ушел за этим уединением. За душевной благодатью.
Однако «истинные» старообрядцы своим его не считают. Он и сам однажды назвал себя «оппозиционером». Но, почувствовав, что «слово это для тайги дрянное» — сразу выбросил его из своего лексикона.
Философия Харина проста: жить по совести, в ладу с самим собой. И люди тянутся к нему. Кто раз у него побывал — мимо уже не проплывает. Потому что редкая добросердечность — сродни святости. А простота его поступков — убедительнее нравоучений. И находясь с ним рядом, подспудно ловишь себя на мысли: а ты бы так смог? И чаще всего отвечаешь: нет.
Мы вместе с ним увидели на реке разноцветный балаган. Туристы сплавлялись на разукрашенных катамаранах. К берегу они пристали в километре от избушки Харина. Поплыл Петр Абрамович проверять свою сеть и заглянул к путешественникам. А у тех — уха без рыбы. Харин отдал им только что выловленных ельчиков и окуньков. Да еще и богатое место указал. «Вы, — говорит, — вон по той речушке пройдитесь и в бочажках харюзков поудите. Много их там стоит. Да жирные такие…»
Узнал я о такой благотворительности Харина только тогда, когда увидел этих самых рыбаков с двумя ведерками крупной рыбы. Проходя мимо меня, они не скрывали своего восторга: «Молодец дед! Такое место нам указал! Завтра утром последних выловим и отчалим».
Улучив момент, высказываю Харину свое недоумение:
— Разве так можно, Петр Абрамович?! Вы же фактически припасы свои раздаете. Потом из-за этой доброты зимой голодным сидеть будете.
— Бывает, что и сижу, — отвечает. — Но только, как душа подскажет, так и поступаю. Вот в позапрошлом году на этой самой Хаинде, по осени, я много харюзов наловил. Целую бочку засолил. Тоже думал, что зимой с рыбой буду. А медведь выждал момент, пришел незваным гостем и все съел. Пока есть возможность — надо делать добро. От жадности — богатым не станешь.
В другой раз к нему рыбак Федор заехал со своей бедой. «Выручай, — говорит. — На камень налетел. Все, что было в лодке — в воду ухнуло».
Петр Абрамович пошел в дом и стал собирать котомку… Снабдил пострадавшего продуктами, да еще и сети дал, чтобы тот с рыбой домой вернулся.
— Скажи, чем я тебя могу отблагодарить? — причитает несказанно довольный Федор. — Что тебе надо привезти? Заказывай!
Петр Абрамович рассмеялся и на полном серьезе ответил:
— Есть одно такое дело. Можешь помочь. Вот когда меня в аду будут жарить… Так ты не забудь в кострище дровишки подбрасывать. Хорошо? Поможешь мне сполна за мои грехи ответить. Вот этим и отблагодаришь.
Соблазн свободы
Среди старообрядцев всегда были те, кто забирался в глухомань, чтобы ничем не опорочить святость. Мои знакомые с Бирюсы как раз из этой породы радикальных консерваторов. Оставшись без церквей и священников, они при малейшей угрозе бросали обжитые места и уходили все дальше и дальше в «медвежьи углы».
Но в последнее время необходимость в этом отпала. Власть их перестала преследовать. Только долгожданная свобода оказалась пострашнее антихриста. Рыночные соблазны с дьявольской изворотливостью начали уводить молодых единоверцев в новую жизнь. Сейчас среди «ревнителей благочестия» — кардинальный конфликт поколений.
Катерина, молодая староверка из Луговой, гостившая в Прилуках, скажет:
— От пережитков надо отказываться, пока не поздно. — И приведет пример.
У нас школу новую начали строить, а старики ворчат: достаточно и четырехлетки. И чтобы никаких там компьютеров не было.
Карп Иванович только глянул на нее и разговор враз прекратился. А на следующий день Катерина была «ниже травы, тише воды». Кочев разъяснил:
— Лишку сказала… Может, старое-то и надо обновлять. Но не веру! Мы еще не доросли до этого. Иначе совсем к погибели придем!
Добро без отклика
Душным вечером к Петру Абрамовичу приплыл на лодке его сын Петр. Я когда-то жил у него дома в Усть-Кайтыме. Тогда он жестко оценивал «мир» и отгораживался от него, как мог. А тут вижу: ничего уже не чурается. Спросил: в чем дело? В ответ — мат. А для старовера — это грех страшный. Поясняет:
— Раньше идешь по тайге в райцентр, лесовоз остановится и подвезет тебя без проблем. А сейчас деньги требуют. Перед носом дверцей хлопают. Совсем ваш рынок людей испортил. А если вы так к нам, почему я должен по-другому?!
Отец помолчал, а потом сказал: «Беда подкрадывается неприметно… На других смотришь, а в себя не всматриваешься… Так и не заметишь, как вся жизнь под откос полетит!»
Разговор о человечности мы продолжим с Хариным следующим днем. Задолго до рассвета. Солнце еще только собиралось показаться из-за горы, а в печурке уже трещали дрова и огненные отсветы прыгали по янтарным бревнам. Тепло не спеша выпроваживало утреннюю зябкость. Петр Абрамович готовил тесто на рыбный пирог:
— За квашней надо ухаживать, как за ребенком. Не доглядишь — на сторону уйдет или не поднимется. А в итоге — без хлеба останешься.
Поняв, что в этой прелюдии — отзвук вчерашнего разговора, спрашиваю:
— Добро без отклика — это зло?
— Нужно уметь прощать людей, — отвечает он мне, прекращая на время все дела. — Только без любви — и дары, и помощь благодатью не станут. Ни для других, ни для себя самого. Вот и у меня не всегда все получается… Несколько лет назад заглянул ко мне со свитой важный чиновник. Пили они, куролесили, ругались… Я в избу ушел. А ему не понравилось такое пренебрежение. Сказал, что живу я в тайге без соответствующего разрешения. И я для него — никто… Провожать эту компанию на берег я не вышел. Не смог пересилить свою гордыню. Грех взял на душу…
Свидетелем еще одной характерной истории мне пришлось стать в прошлом году. В конце лета на Бирюсе появился необычный странник. Рыбаки предупредили Харина: «Смотри, дед, в оба, видать, беглый зэк. Коротко стриженный. Недалеко от тебя в шалашике живет. Тайги не знает. Точно — пришлый».
Дня через три Харин передал с рыбаками записку этому «зэку»: «Можешь погостить у меня. Тишины на двоих хватит».
Странником оказался москвич Серега. Совсем запутался он в своей жизни. Увлекся какой-то новомодной философией и мир стал ему не в радость. Однажды ткнул он не глядя пальцем в карту. Попал в Бирюсу. Приехал в Сибирь. Подстригся, сделал плот и поплыл навстречу неизвестной судьбе по порожистой реке.
Жил Серега с «дядей Петей» душа в душу. До осени. А потом «со светом в окошке» уехал в Москву к жене. Позже по электронной почте я получил от него письмо: «Только сейчас я понял, с каким удивительным человеком мне пришлось повстречаться. На все теперь смотрю другими глазами. Только не с кем поговорить. С прежними знакомыми — не о чем, а новых пока нет. Хочется все бросить и уехать на Бирюсу».
Петр Абрамович тоже переправил мне с оказией свое послание. Первое и последнее за все время нашего знакомства. Тепло поблагодарил за переданные книги и в конце приписал: «Петра похоронили. Убило в тайге лесиной…»
Сразу вспомнилось мне, как перед моим отъездом сообщил он неожиданное:
— Я в староверческий монастырь ездил на Енисей. Присматривал на будущее, куда можно мою немощную старость пристроить… Но не приглянулась мне северная обитель… Вроде все там есть. И река… И тайга… А душа не приняла. Свободы — нет… Видно, на Бирюсе мне суждено свой век доживать.
— Но здесь, случись что, даже воды подать будет некому…
— А ты на мои мысли внимания не обращай, — успокоил он меня. — Я с ними здесь все время, как медведь в берлоге: с одного бока на другой переворачиваюсь… А вообще-то я — не угрюмый. Просто о душе приходится все время думать. О самом ценном и дорогом, что есть у человека. Но это — тайное… И ни с кем я из иноков себя не сравниваю… Грехов много. Молюсь редко… Но может, Господь и приведет к чему-то… Веришь, я раньше был очень хорошим охотником. А сейчас ружье в руки не беру. Зачем кого-то убивать, когда радость в жизни приносит только живое?!
Уже сейчас другими глазами начинают смотреть многие староверы на бывших своих изгоев. Потому что именно в их неказистых хижинах, построенных на отшибе, теперь обретают веру те, кто потерял в лихолетье последнюю надежду.
Фото автора
Комментарий
Церковь не ошибается. А люди — ошиблись.
Еще при подготовке к Всероссийскому Собору 1917 года VI отделом Предсоборного присутствия 6 мая 1906 года было постановлено ходатайствовать пред грядущим Собором об отмене клятв на старые русские церковные обряды как положенные «по недоброму разумению», а заодно «отменить и вменить яко не бывшие» прежние порицательные выражения относительно этих обрядов. По известным историческим обстоятельствам принять соответствующее соборное определение стало возможным лишь в 1971 году на Поместном Соборе Русской Православной Церкви.
Надо сказать, что современное сознание даже в целом воцерковленных людей с большим трудом преодолевает инерцию прочно усвоенных секулярных ценностей, поэтому немалое число верных чад Русской Православной Церкви в искреннем недоумении спрашивают: как это понимать — Церковь признает, что ранее ошибалась?
Церковь ошибаться не может, но это могут делать находящиеся в ней люди. И не только ошибаться, но и грешить, малодушничать, соблазняться… Церковь же движима Духом Святым, под воздействием которого и признаются ошибки, осознаются грехи, преодолеваются соблазны. Преодоление ошибок, осознание частичной неправоты тех или иных церковных деятелей есть свидетельство великой духовной силы Святой Церкви.
Сейчас непросто разобраться во всех аспектах давних уже событий. Упрощенно можно сказать, что общепринятая вплоть до начала XX столетия точка зрения, будто в русский церковный обряд вкрались многочисленные искажения, которые необходимо было поправить (что при Патриархе Никоне и было сделано) — мягко говоря, не вполне верна. Ошибки в богослужебных книгах были, но ведь это соборно было установлено задолго до раскола. Еще Стоглавый Собор (1551 год) постановил править книги по древним рукописям. Теперь научно доказано, что правились книги не по древним рукописям, а по новейшим греческим и украинским изданиям. Да и править-то толком в то время не умели ни московские книгоиздатели, ни киевские.
К чести Русской Православной Церкви, разобраться во всем досконально и научно убедительно смогли маститые профессора православных духовных школ — Н. Ф. Каптерев, Е. Е. Голубинский, С. А. Зеньковский, А. В. Карташев, А. А. Дмитриевский, НД. Успенский и другие. Упомяну и моего учителя — заслуженного профессора Санкт-Петербургской духовной академии протоиерея Иоанна Белевцева.
Есть и другое соборно выраженное сожаление — о насильственных методах проведения церковной реформы XVII века. Такой уж был тогда язык, такие нравы, такой порядок взаимоотношений Церкви с государством.
В 1905 году был издан высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости». Безусловно, он во многом способствовал устранению взаимной отчужденности и даже порой установлению близких отношений. Русский церковный народ готовился к Всероссийскому Собору, жаждал восстановления канонического строя — Патриаршества. На самом высоком уровне обсуждались и проекты воссоединения со старообрядчеством. Да и император Николай II в своем указе прямо говорит о надеждах на воссоединение, хотя противников этому хватало и с той, и с другой стороны. Между тем предреволюционные годы были временем пускай и не количественного, но качественного возрождения единоверия — старообрядных приходов в лоне Русской Православной Церкви.
Среди весьма деятельных сторонников церковного единства можно назвать митрополита Антония (Храповицкого) и архиепископа Андрея (Ухтомского). Публичные лекции специально для старообрядцев читали князь Евгений Трубецкой, Сергий Булгаков и другие популярные в церковных кругах люди. Однако все надежды и чаяния были сметены огненным смерчем национальной катастрофы.
Сегодня можно говорить о начале сотрудничества со старообрядцами в достаточно широкой области церковно-общественных отношений. В качестве примера можно назвать активное участие представителей старообрядчества в деятельности последнего Всемирного Русского Народного Собора, посвященного 60-летию Победы в Великой Отечественной войне, где очень тепло было принято выступление недавно почившего старообрядческого митрополита Московского и всея Руси Андриана. Если под сближением понимать установление дружественных отношений, то, пожалуй, мы выходим на путь установления именно таких отношений.
Под диалогом же пока следует понимать, прежде всего, попытку глубже и внимательнее всмотреться друг в друга, чтобы понять, что реально нас разъединяет сегодня. И пока трудно даже сказать наверняка, реален ли в ближайшем будущем конструктивный диалог — в парадигмах сегодняшнего мышления, сегодняшнего исторического опыта.
Попробую выразить собственную точку зрения. Я люблю свой народ, но совершенно не склонен его идеализировать. В нем много разного, много противоречий. Так же и в старообрядчестве. Как к нему ни относись, но оно — глубоко национальное проявление религиозного чувства. Нельзя пытаться понять русскую душу, русскую ментальность, не понимая или не замечая старообрядчества. Слишком массовое и народное это было явление.
Но нельзя умолчать и об опасностях старообрядчества. Все же если это и культура Святой Руси, то культура, нелегкими условиями своего существования подвергшаяся определенной трансформации. Главная опасность — своеобразная психология раскола, нечуждая духа изоляционизма и ксенофобии.
Другая опасность — культ формы, обрядоверие. Были времена, когда «противораскольнические миссионеры» склонны были ставить богослужебную форму почти ни во что, фактически считая ее случайной. Это — противоположная крайность. Богослужебная форма не должна быть произвольной, она должна быть адекватной содержанию, вере. И большой трудностью в диалоге со старообрядцами видится попытка убедить их в том, что как бы ни совершенны были богослужебные формы прежних времен, они в принципе не могут быть ни неизменными, ни единственными. Как и Церковь, они живут во времени и пространстве.
Иван МИРОЛЮБОВ, консультант Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, член Комиссии по делам старообрядных приходов и по взаимодействию со старообрядчеством
О домах и быте жителей староверческих деревень на берегу Енисея и в тайге — в репортаже Веры Луньковой
Дети в селе Ярцево
На берегах реки Енисей в Сибири сегодня проживает несколько тысяч старообрядцев. Они селятся не только в глухих скитах, но и в многолюдных селах. Одним из таких населенных пунктов является село Ярцево Енисейского района Красноярского края с населением около 2 тыс. человек.
Многие старообрядцы, живущие здесь, отказываются от паспортов, регистрации, пенсии и различных пособий. Они объясняют это господством антихриста в современной России и нежеланием связываться с государством. В их домах нет телевизоров, микроволновых печей и Wi-Fi, под запретом алкоголь и сигареты, а стиральной машиной разрешено пользоваться только с благословения наставника.
Попасть в деревню крайне сложно, да и незваным гостям здесь не очень рады. Мне удалось добраться сюда по реке вместе с экспедицией в рамках круиза на лайнере «Максим Горький 5*», который курсирует по Енисею и делает остановки в самых диких местах Сибири. Местные жители могут покинуть деревню только на лодках и изредка прилетающих сюда вертолетах.
Видеозарисовка: Как живут в селе Ярцево Енисейского района Красноярского края
Как выглядит деревня староверов
В Ярцево у меня создалось ощущение, что я попала в деревню из старого фильма. Однако все здесь перемешалось — женщины в длинных сарафанах и платках, как из русской сказки, модно одетые подростки, старые дома с ажурными окнами, «жигули», советские мотоциклы, старинные деревянные лодки, индюки, куры и огромное количество бегающих без присмотра детей. Я не увидела здесь ни одного полицейского, на всю деревню один врач, но подавляющая часть старообрядцев не признает местную медицину и отказывается пить лекарства. В центре села — четырехэтажная школа и православный храм, неподалеку от которого община староверов строит свой собор.
Дом староверов
(Фото: Андрей Картавцев)
Большинство старообрядцев в Ярцево живут в кирпичных домах или срубах. Мирских в свои дома они не пускают. Мне удалось пообщаться с семьей староверов из семи человек, которые разрешили посмотреть, как выглядит одна из комнат в их доме и участок. Они ведут более современный образ жизни, чем старшее поколение, — мужчины не носят бороду и даже ездят на автомобиле.
Лодки для ловли рыбы
(Фото: Андрей Картавцев)
«Дом мы купили сразу же, когда переехали сюда из Ангары в Иркутской области. Жизнь здесь спокойная, размеренная. Однако многие местные, наоборот, уезжают в поисках работы в другие города. Говорят, здесь раньше было много предприятий. Мы живем за счет своего хозяйства — вся семья работает на огороде. На Енисее легко поймать самую разную рыбу — щук, осетров, карасей, пелядь. Нам здесь нравится. Сейчас еще и собор строят, можно будет всем вместе молиться», — рассказал отец семейства Сергей.
Дом староверов
(Фото: Андрей Картавцев)
В комнате, которую показала семья, — принадлежности для охоты и рыбалки, прялка и множество книг, в том числе старинных, для молитв, которые передаются из поколения в поколение. На стенах висит праздничная молитвенная одежда для служб — кафтан, азям, сарафан, платок и пляс. «Женщина после замужества должна носить такую одежду не только на молитвы, но и в обыденной жизни. Голова обязательно должна быть покрыта двумя платками», — рассказал Сергей. Он уточнил, что одежду в основном принято шить самим, но ткани иногда покупают в магазинах.
Здесь староверы шьют свою одежду, однако у многих уже есть швейные машинки
(Фото: Андрей Картавцев)
Староверы рассказали, что у большинства жителей деревни в домах есть печи и даже разрешены духовки. В каждой комнате — красный угол с иконами для молитвы, которую совершают не меньше пяти раз в день. Иконы староверов отличаются от православных — они выполнены из меди или бронзы. Телевизоров, компьютеров, микроволновых печей и другой техники здесь не найти. Однако по благословению наставника пожилые люди могут использовать стиральные машины.
Мальчик помогает маме плести обереги
(Фото: Андрей Картавцев)
Комнат, как правило, не меньше трех, ведь семьи здесь большие. Помимо дома, на каждом участке есть баня и хозяйственные постройки. Старообрядцы объяснили, что живут за счет сельского хозяйства — выращивают овощи и фрукты, разводят кур, коров, коз, поросят, пчел. Запасов хватает, чтобы пережить суровые сибирские морозы. Часть продуктов они продают, однако оплата разрешена только наличными. Кредитные карты, по их мнению, также являются изобретением антихриста.
Грядка
(Фото: Андрей Картавцев)
Во дворе я поговорила с Петром, сыном Сергея. Ему 9 лет. Вот его рассказ:
— Семь лет назад мы c родителями и пятью братьями переехали в Ярцево из Ангары. Купили у местных дом из кирпича и дерева. Потом своими силами достроили его и переделали. У нас два этажа, на втором — две спальни, на первом — зал и ванная комната с туалетом. Также есть кухня с печью и духовкой. Телевизора у нас нет, а интернет здесь плохой. Им разрешают крайне редко пользоваться. Если пользоваться часто, то накажут и наложат епитимью.
У нас во всех комнатах красные углы, где мы молимся перед сном и едой. Есть также специальное место для хранения книг, которые достались по наследству от предков. Обычно при пожаре в доме все спасают деньги и документы, а мы — иконы и книги. Документы для нас не важны.
Родители занимаются сельским хозяйством. У нас три коровы, 11 гусей, петух и две курицы. За домом большой огород, где мы с братьями помогаем родителям после школы. Братья также делают посуду из дерева, а мама шьет нам одежду и плетет обереги. Они у нас являются обязательными, так же как и крест.
Сейчас община строит собор, но, мне кажется, места там для всех маловато. Но в основном мы все равно молимся дома. Когда вырасту, думаю, тоже построю свой дом. У нас, кстати, чтобы получить благословение на женитьбу, нужно обязательно построить или купить свой дом. Уезжать из Ярцево я не хочу, уже привык и завел много хороших друзей. Хотя все больше семей покидают деревню в поисках работы. Когда вырасту, хочу стать дальнобойщиком и путешествовать по России.
Староверы в скитах
Староверы-отшельники, которые выбирают более строгий уклад жизни, селятся в скитах, ближе к тайге. Их жилища представляют собой небольшие срубы или избы из деревянных досок. Здесь есть лежанка без подушки, стол, стул, книги и красный угол с иконами. Большую часть времени в скитах старообрядцы проводят в молитве. Распорядок строже, чем в монастыре. В некоторых из таких поселений есть тайные выходы на случай гонений, а в домах скрыты чердаки на случай «раскулачиваний».
Все скиты закрыты для посещения посторонних. Считается, что некоторые кельи на берегах Енисея объединяют подземные ходы. Связь с миром у скитских староверов происходит через благодетелей. Весной они доставляют отшельникам необходимые продукты питания — рис, пшеницу, соль и сахар.
Пасека
(Фото: Андрей Картавцев)
Особенности быта
Самым главным отличием в быту старообрядцев является особое отношение к кухонным принадлежностям. У каждого члена семьи старовера своя собственная «христианская» — «чистая» — посуда. «Еду, выращенную на собственном огороде и купленную в магазинах, мы едим из разных тарелок. После трапезы каждый сам моет свою посуду и ставит в отдельно отведенное место в шкафу», — рассказал старовер Петя. Он уточнил, что для гостей старообрядцы держат отдельную — мирскую — утварь. При этом если из посуды поел представитель другой религии, ее считают оскверненной и «исправляют», проводя обряд освящения огнем и водой. Также к «поганой» относится вся посуда, которую не покрыли каким-либо предметом.
Вид на село
(Фото: Андрей Картавцев)
Представители старообрядческих течений верят в то, что в воде и продуктах, оставленных открытыми, купаются бесы. Как утверждают старообрядцы, люди, употребившие в пищу соль или воду, в которых «искупались» нечистые, обязательно заболеют. Особенно строго правило, согласно которому следует накрывать любую посуду, действует в вечернее время. Если кто-то из членов семьи нечаянно оставит ведро с водой открытым на всю ночь, то пить ее запрещено. То же самое относится и к любой пище или напитку, который оставили на тарелке или в чашке, не накрыв каким-либо предметом.
Две недели на машинах, лодках и пешком. Мы проделали путь в 1200 км, чтобы добраться до самых удаленных сёл в верховьях Каа-Хема в Туве: Эржей, Верхний Шивей, Ужеп, Чодураалыг, Ок-Чары — туда, где живут староверы.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Малый Енисей. Отсюда стартовала наша двухнедельная экспедиция в верховья реки к староверам
Район Малого Енисея (Каа-Хемский кожуун) — второй по площади в Туве. Он населён преимущественно русскими. Сюда, в верховья реки, в глухую тайгу, во второй половине XIX века бежали от царских и церковных гонений староверы в поисках неведомой страны «Беловодье».
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Малый Енисей. Мы переправились на другой берег на турбазу «Эржей», чтобы посвятить пару дней подготовке к экспедиции
Постоянно преследуемые староверы были вынуждены уходить всё выше по течению Енисея. Новые поселения закладывались в долине реки, где был хоть крошечный клочок земли под распашку. Поэтому исторически все посёлки оказались нанизаны на нитку Каа-Хема. Именно здесь, в верховьях Малого Енисея, сохранились в первозданном виде быт, уклад и традиции русских староверов, с которыми решила познакомиться наша команда путешественников.
Первой остановкой на нашем пути был староверческий посёлок Эржей, а точнее —одноименная туристическая база в паре километрах от него. Владелец турбазы Николай Владимирович Сиорпас перевез нас на другой берег Малого Енисея и разместил с комфортом в деревянных домиках на берегу реки. Здесь мы провели пару дней, дожидаясь, пока закончится дождь и подсохнет дорога, а заодно и отсыпаясь после суточного перегона на машине из аэропорта Абакана через Кызыл, Сарыг-Сеп до Эржея.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Малый Енисей. Хозяин турбазы «Эржей». Наш проводник в мир староверов. Он дал нам первый ключик, контакт, от которого мы начали распутывать клубок сложных взаимосвязей в мире староверов
Чтобы не терять времени даром, наша команда наведалась в поселок, где местные жители после знакомства с нами охотно продали продукцию собственного производства: маринованные грибы, домашнее молоко, хлеб. Скажу честно, половина банки грибов на радость хозяйке была съедена нами тут же на крыльце, уж очень они оказались вкусные.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка староверов Верхний Шивей. Здесь живет одна большая семья Петра Сасина
Республика Тыва. Верховья Малого Енисея. Первый поселок староверов на нашем пути — Эржей
Республика Тыва. Верховья Малого Енисея. Староверческий поселок Эржей. Он стоит ниже всего по реке, ближе всех к цивилизации, поэтому туристов тут знают и охотно вступают в диалог. Мы пришли за продуктами
На утро третьего дня мы с Николаем переправились обратно на большую землю, погрузились в УАЗ-«буханку» и взяли курс на восток через перевал на встречу с верховскими, так здесь называют староверов в верховьях реки, отличающихся особо строгим укладом жизни. 40 километров раскисшей от дождя лесовозной дороги — и мы на заимке Верхний Шивей.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Здесь живет семейство Петра Сасина. Несколько домов староверов спрятались за перевалом от цивилизации, но продолжают с ней контактировать через детей и внуков, которые живут в городе и приезжают летом погостить и помочь с сенокосом
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Август — период сенокоса. Все жители работают в полях. Разбив лагерь, мы первым делом убрали свои фотокамеры и пошли помогать староверам. Это был лучший способ наладить контакт, и он сработал
Главу заимки, Петра Сасина, крепкого мужчину с окладистой бородой, мы встретили еще на подъезде в поле, где он с односельчанами руководил уборкой сена.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей и ее основатель Петр Сасин. На первый взгляд суровый мужик оказался добряком-великаном, который прятал в бороде улыбку
Здорово живешь! — с ударением на второе «о» крикнул ему из окна Николай. — Помощников тебе привез!
А зарод метать умеют? — ответил Пётр. — Если вилы в руках не держали, то лучше пусть не мешают, нам до захода солнца управиться надо.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Сенокос. Пучки травы, которые не подцепил трактор и не захватили грабли, цепляет специальная расческа, запряженная лошадью
Получив разрешение на участие в общем деле, мы поспешили выгрузить вещи на окраине заимки у реки и вернулись обратно в поле, спрятав фотокамеры в рюкзаки, чтобы не пугать своих новых знакомых.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Сенокос. Зарод, как называют стог сена староверы, собирается всем миром. Скошенную траву поднимают вилами, формируя пирамиду. Наверху зарода стоит самый опытный, как правило пожилой человек, который и верховодит процессом
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Сенокос
К зароду, стогу сена, нас не пустили, там работа кипела вовсю. Нам «дали добро» собрать в поле остатки сена, которые не смогла подцепить запряженная граблями лошадь. Час работы в полную силу в компании любопытной детворы — и все сухие травинки с земли были собраны. Можно было немного передохнуть в ожидании нового задания. Мы осторожно вынули из рюкзаков фотоаппараты, сделали пару кадров и показали результат малышне. Опыт оказался успешным — мы нашли общий язык с подрастающим поколением.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Для детворы сенокос – любимая пора. Это возможность навестить любимого деда и прокатиться на тракторе
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка староверов Верхний Шивей. Внуки Петра Сасина первыми пришли к нам в лагерь знакомиться, а потом ходили по пятам и даже позировали на камеру
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Дом старовера Петра Сасина. Внуки приехали!
Наутро был праздник Преображения, Сасин пригласил нас в дом, поговорить да бражки ягодной отведать. Посуда для мирских — отдельная. Из своей староверы не потчуют, иначе обмирщает, придется из дома убирать. По календарю — пост, поэтому на столе ничего мясного, только картошка и грибы, да разговоры о жизни.
Пётр с женой Екатериной перебрался в Шивей из райцентра в 1999 году. Он — потомственный старообрядец в четвертом поколении. Его прадед объездил полстраны, от Дальнего Востока до Тувы, в поисках уединенного места для сохранения веры. Сам Пётр в советские годы работал лесничим в Лесхозе, но после развала страны окончательно решил уйти от мира и чиновников. Основал заимку на месте вымершего в середине прошлого века посёлка, оформил землю, завёл хозяйство, разводит собак и лошадей. Даже пытался когда-то вывести редкую породу лошади «золотую». Но дважды во время его отъездов в поселок табуны уводили пришлые люди.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Аленушка – младшая внучка старовера Петра Сасина
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. У старовера Петра Сасина есть золотая мечта о золотом коне. Когда-то он пробовал вырастить породу лошадей золотистой масти. Но стоило отлучиться в город по делам, табун увели конокрады. С тех пор Петр держит лошадей только для себя
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Второй любовью старовера Петра Сасина являются собаки. Он разводит западно-сибирских лаек для охотников. Рыжие шарики иногда просачивались сквозь ограждение вольера, чтобы поприставать к гостям или старому псу
Три дочери Сасиных живут в посёлке, на лето присылают внуков. Детвора суёт нос во все дела, норовит во всём помогать, осваивают инструмент. Несмотря на уход от всего мирского, Сасин, как добрый хозяйственник, хоть и живёт своим трудом, не брезгует пользоваться благами цивилизации. Помимо работавшего вчера в полях трактора и стоящего возле сарая мотоцикла, отмечаем на стене дома солнечные батареи. Их всего четыре, но заряда хватает на сепаратор и видеомагнитофон для внуков. То, что вписывается в концепцию рационального пользования, — разрешено. Отсюда и японские лодочные моторы у всех, чья заимка стоит на берегу. Без хорошего мотора никуда: ни на рыбалку не поехать, ни в поселок за десятки километров. А бывает необходимость. Совсем от мира не уйти.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Верхний Шивей. Мы застали праздник Успения. В это день староверы не работали и пригласили нас в дом отведать ягодной бражки. Мы провели в гостях целый день, пели песни с внуками Петра Сасина, общались с ним и хозяйкой дома
Через несколько дней Сасин с зятем отвезли нас на берег Каа-Хема к переправе у села Ужеп, спрятанного за островом. Нам — 15 километров выше по течению в удаленный поселок Чодураалыг. Туда путь только по воде, поэтому лодку из Ужепа Пётр вызвал тремя выстрелами из ружья в воздух.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Ужеп оказалась на другом берегу Малого Енисея. Петр Сасин подал условный сигнал — трижды выстрелил в воздух. Через некоторое время к берегу пристала лодка. Пара минут переговоров нашего проводника и лодочника – и мы уже грузимся в лодку
Когда-то большой староверческий поселок, Чодураалыг к 70-м годам прошлого века стараниями власти опустел. Лишь в небольшом монастыре оставались жить старые монахини. Но после распада СССР из города и нижних посёлков сюда потянулись старики, желающие сохранить веру, а следом за ними стали перебираться их дети с внуками. Много детворы народилось уже здесь.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг в верховьях Малого Енисея. По тувински Чодураа – женское имя. В переводе оно означает «черемуха». Поселок состоит из двух частей: Большой и Малый Чодураалыг. В нем 12 домов, в которых проживает 4 семьи
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. В августе, когда ночи становятся холоднее, на рассвете от реки поднимается густой туман. Но с первыми лучами солнца он начинает стекать обратно в Малый Енисей
В Чодураалыге люди живут по уставу старообрядцев, без паспорта, прописки, школы и всего остального «диавольского». Знания в виде сводов правил старого, дониконовского Писания получают в воскресной школе и у смотрителя монашеской кельи на заимке Ок-Чары — у Павла Бжитских. Многие не умеют читать и писать. Да им это и не нужно. Единственные из детей, имеющие за плечами три класса, оказались 23-летний Григорий Плетенев и его младшая сестра Наталья, дети Панфила, отца самого многочисленного семейства в округе.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Григорий Плетенев, старший сын Панфила Плетенева, помог нам перевезти вещи с берега, где мы высадились, до огорода бабушки Марфы, где мы поставили лагерь
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. На следующий после прибытия день мы традиционно вызвались помогать. Семья Плетеневых строила новый дом. Для утепления был нужен мох. За ним мы и отправились со старшим сыном на другой берег реки
У Панфила 12 детей. Одна старшая дочь вышла замуж в соседний район, вторая ушла в монастырь. Гриша — последний из детей, кто выезжал с заимки в город. А его пять младших сестер и четыре брата с большим миром никогда не соприкасались, если не считать туристов-сплавщиков, которых летом за день проходит до двадцати групп.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Малый Чодураалыг. По воскресеньям нарядная детвора с заимок Чодураалыг и Ок-Чары собирается на поляне поиграть в волейбол. На мероприятие приходят пешком или приезжают кто на чем: на лошади или мотоцикле, по одному или сколько влезет зараз
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Постоянно преследуемые староверы были вынуждены уходить все выше по течению Енисея. Новые поселения закладывались в долине реки, где был хоть крошечный клочок земли под распашку
С туристами у староверов случается небольшой бизнес в виде продажи молочки, целебных трав, бражки, хлеба, яиц и другой продукции. Но основная торговля идет с Кызылом, куда летом на лодке, а по осени —как встанет лед вывозят товар и охотничьи заготовки. Обратно везут лодочные моторы, ружья для охоты, патроны. То, без чего и староверам не обойтись.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Ок-Чары. Здесь находится старая монашеская келья. Монахини давно ушли вверх по реке – слишком часто, по их мнению, здесь стали появляться туристы. За кельей и книгами остался присматривать послушник Павел Бжитских
В Чодураалыг мы приехали без рекомендаций. Нам повезло встретить добрую бабушку Марфу, которая разрешила разбить лагерь у неё в огороде. Гриша помог переправить вещи к её огороду, а потом отвёз нас на поляну, куда по воскресеньям со всех заимок пешком, на конях, на мотоциклах съезжаются нарядные дети поиграть в волейбол.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. В Чодураалыг мы приехали без рекомендаций, не считая наставлений Петра Сасина. Нам повезло встретить добрую бабушку Марфу, которая разрешила разбить лагерь у нее в огороде
От детворы молва о пришлых мирских людях за считанные часы разлетелась по всем заимкам. О нас уже знали и встречали кто с неприкрытым интересом, кто с особой осторожностью.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Пока братья Плетеневы работают на крыше, сестренки охотно позируют нам на камеру
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Дочка Панфила Плетенева Ксения
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. На всех заимках, что мы проехали за время экспедиции, дети были нашими помощниками и спутниками. Прятались они только по уважительным причинам – если родителям нужно было их отмыть или оказать нехитрую первую помощь
За время экспедиции мы познакомились с шестью семьями староверов, жили бок о бок с ними и активно участвовали в их повседневной нелегкой работе: помогали на уборке сена, ловили рыбу, караулили скотину, доили коров, собирали ягоды, хворост, мох, участвовали в постройке дома.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Семья Плетеневых строит новый дом. Один из сыновей выполняет функции прораба и руководит процессом
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Поселок Чодураалыг. Братья Плетеневы промазывают глиной и мхом крышу строящего дома
В силу особенностей веры и культуры исторически всегда гонимые хозяева тайги не сразу шли на контакт. Не всегда удавалось растопить лед недоверия, но когда это получалось, горожан принимали тепло и радушно. Две недели пролетели незаметно. И когда пришло время ехать домой, мы с удивлением обнаружили, что недоверчивые поначалу староверы провожали нас с грустью, снабдив в дорогу гостинцами и добрыми пожеланиями.
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Заимка Ок-Чары. Смотритель монашеской кельи Павел Бжитских знает старославянский язык и охотно прочел нам несколько страниц Писания
Республика Тыва. Каа-Хемский район. Сюда, в верховья реки, в глухую тайгу, во второй половине XIX века бежали от царских и церковных гонений староверы в поисках неведомой страны «Беловодье». Здесь до сих пор сохранились в первозданном виде быт, уклад и традиции русских староверов
За две недели экспедиции мы проделали путь в 1200 километров. Именно здесь, в верховьях Малого Енисея, мы нашли загадочную страну. В этой стране единственный язык, который понимают люди, – это язык доброго сердца.
Уникальный подарок природы, выдающийся по масштабам, самобытной красоте и значимости для экологии планеты, находится на территории Томской области.
Еще одними вынужденными жителями Васюганских болот и их окрестностей стали старообрядцы. В глухой тайге они надеялись скрыться от преследования церковных и светских властей, поэтому продвигались все дальше и дальше. В Нарымском крае, недалеко от Васюганского болота, они оказались в конце XIX — начале XX века.
Бывало, что староверов ссылали в Сибирь и власти, но именно на Васюганье они переезжали по собственному желанию. В 1882 году Западно-Сибирский отдел Русского географического общества поручил Николаю Григоровскому проверить, «действительно ли «по верховью Васюгана и впадающих в него речек поселились крестьяне из российских губерний, старообрядцы; будто бы настроили себе селения, завели пашни и скотину и живут, тайно предаваясь своему фанатическому молению».
В поисках Беловодья
Вначале выходцы с Урала и из Центральной России якобы нашли его на Алтае. Дорога до рая в XVIII веке описывалась вполне конкретно:
«Во святую страну Беловодье надобно ехать от Москвы до Казани, оттуда до Бийска. От Бийска подниматься вверх по реке Катуни. На Катуни ищите деревню Уймонку. В ней инок Иосиф содержит обитель. Он покажет путь через горы каменные, снеговые. Там древа дивные и земные плоды. Там хлеб сеют раз, и урожая хватает на 4 года, потому что страна сия лежит близко к раю, и оттуда живьем берут всех на небо».
Затем, по свидетельствам этнографов, старообрядцы стали считать Беловодьем нарымскую тайгу. Они проложили по ней тайные тропы. Как раз по ним сбегали в 30-х годах спецпереселенцы. По рассказам местных жителей, тропы были летние, среди непроходимых болот. Один неверный шаг грозил гибелью.
Охотница и рукодельница
Северский этнограф Парасковья Бардина в 1982 году записала рассказ васюганской старообрядки Анны Ярославцевой. Родилась Анна Анфимовна в 1908 году. Ей было около двух лет, когда ее родители переехали на Васюган из-под Тюмени. Со временем она стала хорошей мастерицей: могла соткать яркие дорожки «с протычками», сделать ковер «со стеклами», сшить и вышить рубахи, полотенца, скатерти, сложить печку особой конструкции и даже принять роды. Но больше всего она полюбила охоту. Семья Анны Анфимовны жила в устье реки Салата, рядом с охотбазой. С 16 лет она стала охотиться сама. Только из-за этого занятия она не захотела переехать в старости к родственникам в Тюмень.
Женщина рассказала, как первый раз ходила на медведя. Шли вчетвером, с братом и еще двумя молодыми людьми. Несмотря на предостережения парней, Анна всю дорогу смеялась и шутила. В итоге примета оправдалась: в тот день все четверо чуть не погибли. Ребята подняли медведя из берлоги, а ружье не выстрелило. Девушка в свои 16 лет не растерялась, зубами вытащила застрявший патрон и спустила курок снова. Это и спасло охотникам жизнь.
В итоге Анна Анфимовна стала удачливой охотницей, даже ходила потом на медведя в одиночку. Но от своих обычаев не отступала. Есть мясо зверя «с когтем» считается грехом, поэтому медвежатину она не употребляла. Еще даже в голод запрещено было есть зайцев. Не будем забывать и о строгих постах, которые староверы соблюдают неукоснительно. А еще женщина не могла носить штаны, поэтому на охоту Анна Анфимовна ходила в юбке, хоть та и шуршала. Замуж старообрядка вышла в 1937 году. Перед свадьбой она сама вышила мужу рубаху. А через четыре года он ушел на фронт и пропал без вести. Но она до конца жизни продолжала его ждать, обращалась в военкомат в 70-х. Но безрезультатно.
Сейчас представителю Томской старообрядческой община о проживании староверов на Васюганских болотах ничего не известно. Нет такой информации и у жителей Каргасокского района.
«Староверы у нас живут в отдаленных деревнях как обычные люди, соблюдают свои традиции. А вот о местных Лыковых где-то в глухой тайге неизвестно», — рассказала одна из жительниц Каргаска.
По ее словам, в 80-е годы геологи находили множество заброшенных старообрядческих скитов в Каргасокском районе. Дети даже приносили в школу райцентра старопечатные книги и показывали учителям и одноклассникам. Что стало с теми, кто покинул эти скиты, сказать трудно. Возможно, они умерли, а может быть, вышли к людям и поселились в деревнях.
Большое Васюганское болото по-прежнему для многих остается загадкой.
Источник: www.tomsk.ru
К староверам на Бирюсу, или Путешествие районного масштаба
9 октября 2006
— Дело, в принципе, несложное, — сказали мне. — Всего-то час самолетом. Но на острове, куда самолет садится, сейчас копны ставят. Можно, конечно, отвезти вас в Усть-Кайтым, это ниже по течению.
— Давайте в Усть-Кайтым, — согласился я.
— Но вовсе не факт, что оттуда попадете в Луговую. Там и неделю можно просидеть. Не часто сейчас ездят по Бирюсе — бензина, понимаете…
— Могу и ногами дойти вдоль берега, — предположил я.
— Что вы! Тридцать километров, и никаких троп! А к реке выходят звери. Недавно в Кирсантьево медведица напала на двоих рыбаков.
Один убежал, другой не успел.
Да, перспектива малопривлекательная.
— А как-нибудь сообщить обо мне в Луговую вы можете?
— Видите ли, рацию у них забрали на шелкопряда. Мы бы доставили вас в Чигашет, это всего в десяти километрах, но пока нет бензина…
Целью моего путешествия была Луговая, маленькая деревня на реке Бирюсе — одно из «более чем пятидесяти» (если верить статистике) старообрядческих поселений Красноярского края. Чтобы достичь Тасеева, центра соответствующего района, мне не пришлось воспользоваться ни оленьей упряжкой, ни вертолетом, ни вездеходом, ни прочими сибирскими национальными видами транспорта — из Красноярска по отличной дороге в Тасеево ходит в меру комфортабельный «икарус». Но все хорошо в жизни не бывает — и в кубообразном здании районной администрации (бывший райком, конечно) удача временно покинула меня, сославшись на тотальное отсутствие бензина. На несколько дней я оказался пленником райцентра.
Жара в Тасеево
Куда пойти? Что делать? — такие вопросы встают перед человеком, отоспавшимся за всю суету городской жизни в номере тасеевской гостиницы «Тайга». Рядом с гостиницей — центральная площадь, голова Ленина на гранитном столбе, памятник героям гражданской. По чахлому скверику слоняются коровы, шуршат листьями, вздыхают — жарко. Дальше, перед кафе «Тайга» (просто столовая) расположился вещевой рынок с небогатым ассортиментом пестрых китайских товаров. Есть несколько каменных зданий — внушительные корпуса больницы, дом быта, редакция газеты «Сельский труженик». А вокруг раскинулось огромное, старое, пыльное сибирское село. Сначала меня поразило отсутствие зелени: нет ничего похожего на улицы-аллеи сел европейской России, все голо, открыто. Позже, оказавшись непосредственно в тайге, я понял, почему так получается. Меньше деревьев — меньше убежищ для комаров, гнуса, мошки и прочей крылатой сволочи, которой славится сибирская земля. Первые поселенцы стремились вырубить и вытоптать все подчистую. Село давно разрослось, редкая мошка долетит до середины, а улицы такими и остались.
Через село, вспарывая холмистые берега песчаными обрывами, то распадаясь меж плоских островов на рукава, то с шумом прорывая нагромождения каменных глыб, течет река Усолка. На травянистых откосах пасутся гуси, поголовно меченные масляной краской, и лошади. На улице Большевистской, возвращаясь с речки, я наткнулся на интересный дом. Его ворота украшены орнаментом из деревянных звезд, лошадей, всадников, а на фасаде, над окнами, укреплена лубочно-яркая застекленная картина: красный кавалерист поднял коня на дыбы. Не для себя старался хозяин, не двор украшал — для людей. «Кто же все это создал?» — спросил я проходившую мимо женщину. «Дед здесь жил, всю жизнь в колхозе с лошадьми проработал, вот и вырезал их. Помер он, сорок дней будет».
Что еще в Тасееве есть? Есть библиотека, место приятное и на удивление посещаемое. Есть краеведческий музей, не знаю, каков — при мне все время был закрыт. Был турклуб, ребята ходили в Саяны — больше не существует. Сейчас даже кино почему-то не привозят. Была бесплатная танцплощадка на месте церкви, сейчас двухметровый крест будущей церкви на месте танцплощадки. Однако жизнь продолжает бурлить по выходным на дискотеке в Доме культуры. Но (из «Сельского труженика»): «Коэффициент брачности (число браков на 1000 чел.) у нас сократился с 11,7 до 5,4». Тот же труженик сообщает, что по району на 1000 мужчин приходится 815 женщин. На дискотеку я не пошел — уж очень сложная демографическая ситуация… Есть стадион. Случаются соревнования.
Молодежь, конечно, курит коноплю, произрастающую в округе; взрослея, переключается на водку — наркотик более привычный, но и более разрушительный. И, кажется, все тасеевцы, от мала до велика, находятся в наркотической зависимости от телевизора. Телевизор может убедить в чем угодно — в том, например, что в Москве из-за невыносимого гнета преступности и носа на улицу не высунешь. Считается, что и в Тасеево преступность растет. Я, правда, ничего такого не заметил, то ли потому, что мирный сон граждан стережет райотдел милиции, разбухший в последние годы с тридцати до более чем ста человек, — как и по всей России, многие честные граждане стали больше бояться милиции, чем каких-то уголовников, — то ли просто не сезон.
Пребывая в райцентре, я неустанно расспрашивал каждого встречного и поперечного о недосягаемых старообрядцах.
— Староверы? Не знаю ничего о них. — А, живут в нашем районе. — Да все деревни по Бирюсе и Чуне староверские. — Не пьют, не курят, матом не ругаются. — Женщины у них красивые, хотя и ходят в платочках, как старушки, а мужики все с бородами. — У молодых староверчиков три волосинки, а все равно борода, не должно ее железо касаться — когда в армии служат, тогда и бреются. — Не те уже староверы. Сами признают: «Не та вера уже». — Но все-таки хорошие они люди, добрые.
Складывалась романтическая картина патриархальной жизни в таежно-речной стране рыбаков и охотников. Бородатое мужское население летом зарабатывает деньги на лесосплаве. Женщинам работать запрещено, да им и по хозяйству дел хватает. У староверов, уверяли меня, муж имеет полное право «учить» жену («Да убоится жена мужа своего»!), что встречает полное понимание тасеевских мужчин: «Правильно, у них бабы хоть не спиваются. А здесь, знаешь, как бабы пьют!»
— Староверы откуда взялись? А вот откуда: дернул белогвардеец в тайгу, бороду вырастил — и готов старовер! — Нет, давно они здесь живут, еще с Екатерины.
А действительно, подумал я, что же происходило в этой местности при Екатерине, а также раньше и позже? И отправился к краеведу Петру Ивановичу Новицкому. Что он мне сообщил, то и пересказываю.
Краткий курс районной истории
В 1619 году несколько тунгусских родов ушли с Енисея, от казаков, требовавших ясак для «белого царя», вверх по Ангаре, Бирюсе (Виру) и Манзе. И на Манзе основали новое стойбище. Вождя тунгусов звали Тасей, и его имя осталось на карте этих мест дважды — названиями реки, в которую сливаются Бирюса и Чуна, и острога, построенного русскими на Манзе 50 лет спустя. Но непокорные тунгусы и здесь не нашли спокойной жизни. После столкновений с казаками Тасей и его братья Коян и Сойт увели свой народ в северную тайгу, где тунгусы и по сей день живут под именем эвенков, как, собственно, они сами себя всегда и называли.
На Манзе промышленник Жилин обнаружил соляные ключи и наладил соледобычу. После его смерти и земли, и соль отошли к туруханскому Троицкому монастырю. Здешняя соль попадала даже в Москву, на царский стол. Для защиты Троицкого солезавода от лихих набегов степняков и был основан выше по Манзе, теперь Усолке, укрепленный острог. Казакам, засевшим в нем, жалованье платили той же солью. Вскоре служивые доказали, что свою соль получают не зря: в 1677 году орда тувинского хана, успешно спалившая Канск, споткнулась на Тасеевском остроге и так и не добралась до солезавода.
На соли вкалывали каторжники: еще в середине XIX века с них даже на время работы не снимали кандалы. А само Тасеево и окрестности стали для самодержавия одним из любимых мест ссылки политических противников. Здесь побывали представители всех этапов русского революционного движения, от декабристов до Дзержинского. Феликс Эдмундович, впрочем, провел в Тасееве всего неделю, а на восьмой день сел в сани и махнул в Лондон. Крестьяне, симпатизанты социал-демократов, так заморочили голову уряднику, что о побеге будущего первого чекиста органы царского режима узнали лишь через месяц.
Но ехали сюда и добровольно. Сначала, после отмены крепостного права, на свой страх и риск, затем, при Столыпине, по государственной программе колонизации селились по Усолке крестьяне. Рядом со старожилами-«чалдонами» строились переселенцы-«лапотоны», жители Смоленской, Вятской, Тверской губерний, чуваши, татары, белорусы, украинцы. При Сталине снова потянулись этапы; «вождь народов» широкими мазками дополнил национальную палитру района немцами, поляками, латышами, литовцами… Многие прижились и уезжать не собираются, хотя дорога открыта. Всех перемешало время, все теперь считают себя сибиряками. Лишь изредка услышишь в деревнях окающий волжский говор или отследишь в разговоре украинское выражение.
Много интересных людей видело Тасеево. Жил тут крестьянский богатырь Виктор Мурашкин. Ростом два метра и 18 сантиметров, он поднимал на плечах лошадь и совершал другие подобные подвиги, а позже выступал борцом в цирке. Не владея никакой техникой, Мурашкин просто расшвыривал соперников и неизменно выходил победителем. Он умер в марте 1930 года, молва утверждает, что его отравили враги, но есть и более прозаическая причина: богатырь не имел никакого понятия о здоровом образе жизни и, как положено народному герою, любил выпить.
Но здесь даже священники были уникальные! В «незабываемом 1919-м» белогвардейский капитан Мартын, командир разгромленных карателей, объяснял свое поражение тем, что в Тасеево необычайно сильны «красные» агитаторы: «Например, знаменитый священник Орлов, который с крестом и Евангелием произносил большевистские проповеди; обладатель большого артистического таланта, он заставлял слушателей рыдать и клясться быть всегда защитниками Совдепа… Его последователь, священник Вашкорин, идя по стопам учителя, призывал записываться в Красную армию и сам первый начертал свое имя». (Для колчаковцев все противники были большевиками, но Вашкорин, видимо, призывал вступать не в армию, а в партизанские отряды Тасеевской республики, существовавшей в тылу у белых в 1918 — 20 годах).
Выяснилось, что рядовой, казалось бы, райцентр имеет богатую историю, которой позавидовал бы не один город в какой-нибудь Оклахоме. После разговора с Новицким я другими глазами взглянул на уже ставшие привычными тасеевские улицы. Но по главному моему вопросу — староверам — Петр Иванович ничего добавить не мог. «Что ж, доживем до понедельника», — подумал я.
Какая тайга без мифов и легенд?
В понедельник фортуна вновь явилась мне в образе Петра Мефодьевича Еременко, охотоведа. Еременко, колоритный сибирский человек, погромыхав своим раскатистым голосом на всех этажах администрации, лаконично сформулировал результаты: «Порядок». Еще плавилось над селом вязкое дневное солнце, а охотоведовский уазик уже — наконец! — помчал нас на восток по шоссе, вскоре превратившемуся в грунтовку, количество ухабов на которой возрастало пропорционально удалению от райцентра. Исчезли поля, к дороге вплотную подступил лес.
Экипаж уазика состоял, за исключением меня, из людей, имеющих прямое отношение к охотнадзору (охотовед, зам. охотоведа Паша, представитель общественности Евгений) и официально именовался «оперативным патрулем охотнадзора».
Тайга пролетала за окнами, все браконьеры попрятались, и экипаж развлекал меня и друг друга легендами и мифами:
— Здесь и золото есть, но где, никто не знает. В Троицком охотник жил — как его звали-то? — приходил из тайги всегда с мешочком песка. Пропивал, конечно. Отлежится и снова в тайгу. Однажды зимой пришел совсем больной, помирает. А он одинокий был, так и умер, никому золото не открыл. Долго потом искали; у нас места глухие есть, но все же не Саяны, люди везде ходили. Братья Лаптевы наткнулись на его избушку. Никакой тропинки к ней не было, он каждый раз с разных сторон подходил. В избушке сита, лопата, все, что для промывки нужно, а рядом ручей. Пробовали там мыть, а все без толку.
— А я думаю, он не мыл, на золотой обоз наткнулся. Белые с золотым обозом отступали по Казачинскому тракту. За Вершининым этот обоз в тайгу вошел, и больше его никто не видел. То ли партизаны напали, то ли белые сами не поделили… А золото в болоте осталось.
— Да! В этих лесах столько могил, столько людей здесь никогда не жило. Проходишь — холмики, холмики… Мы копнули из интереса — действительно, кости. После Колчака это или тунгусы вымерли от какой-то эпидемии? Не знаю.
Переезжаем неширокую, заросшую камышом ленивую речку. «Кайтым», — говорит Еременко. Уазик съезжает с дороги, взбирается на поросший березняком холм.
Среди берез на невысоком постаменте стоит выкрашенный облупившейся серебряной краской печальный мужик со знаменем.
— Здесь летом 19-го был Кайтымский бой. А тут, где памятник, белые окружили командира партизанской разведки с семьей, ведь с семьями отступали. Он застрелил жену, хотел и сам застрелиться, но партизаны в атаку пошли. Слышал про наших партизан? То-то.
Все горит
Машина пожирает километры. Еременко рассуждает о доле охотоведа: — Видел по телевизору егерей в Африке. Техника и оружие — с нашими не сравнить, но и браконьеры другие. Показали, как окружили их охотоведы — настоящий бой! У нас до такого не доходит. Но больше становится браконьеров, больше. Сколько стволов я поотбирал! Есть люди, которые сильно на меня обижены. Вот едем, а машина приметная, из любого куста могут долбануть… Конечно, раньше баловаться в тайгу ходили, а сейчас — потому, что жить надо. Все воруют и продают. Я знаю ребят, зарплату им выдают техническим спиртом, к продаже запрещенным. А что делать? Продают. Хорошо хоть мне деньгами платят. Но нет у егерей ни льгот милицейских, ни денег их, а работа опаснее. Милиционеры, орлы наши, очень даже хорошо свою храбрость безоружным людям показывают. А в тайге-то все по-другому.
Вдоль дороги мелькают странные, будто обглоданные деревья.
— Смотри, червяк поел. Шелкопряд то есть.
То лето в Красноярском крае выдалось небывало жарким. От жары ли, от солнечной радиации — это непредсказуемо, как ритм нашествий саранчи, — вновь после полувекового перерыва появился в лесах сибирский шелкопряд. Черные мохнатые гусеницы длиной в палец поглощают хвою со скоростью огня — недаром шелкопряд получил поэтическое прозвище «живой пожар». Гусеницы живучи, как киношные ниндзя: без пищи могут ползти до 5 километров, 96 часов существовать в горячей воде, и даже заморозки им не помеха, а личинки вообще переносят мороз до двадцати. Естественных врагов у шелкопряда почти нет, наука считает, что поедать его способна только кукушка, а где столько кукушек найти? Выход один: бомбардировка пораженных районов препаратом «Дэцис». Когда вредитель оккупировал староверский поселок Бурный, жители закрылись в домах, задраили все щели и вызвали самолеты. Говорят, улицы были черны от мохнатых трупов. Непонятно, какую воду пили потом люди и какие овощи собирали с огородов… но все это считается несущественным в сравнении с победой над шелкопрядом; ведь не будет леса — ничего не будет.
Весной из пораженных площадей сумели обработать лишь треть, денег не хватило. Враг выжил и превратился в жирных белых бабочек; от этих тварей даже в Тасеево деться было некуда. Деревья после шелкопряда стоят голые, серые, верная добыча для короеда. Леса не будет — ничего не будет. Поэтому бороздят районный небосвод кукурузники-разведчики, готовят новый авиаудар.
— Дождей бы нам, — говорит Еременко. — А если жара продержится, разве что тополя на площади спасем.
Миновав очаг «живого пожара», мы вскоре получили возможность познакомиться с пожаром обыкновенным. Уазик подпрыгивал на колдобинах, скатывался вниз, с натугой заползал на крутые увалы, тогда — видна даль — я различал над бескрайними лесами потемневшее небо. «Туча — думал я. — Наверное, будет дождь?»
— Дым! — сказал Еременко. — Ой как горит! А ведь нам туда.
Через пару километров воздух стал непрозрачным, в сизой дымке тайга по обочинам выглядела тревожно.
— Горит, — констатировал охотовед. — Там гореть-то нечему! Гляди-ка, бульдозер прошел. Ну и что он сделает?
— А что вообще можно сделать?
— Да ничего. Человек бессилен. Ну проложат просеку, или ту же просеку взрывом сделают, или встречный пал устроят — так все это может помочь, а может нет. Самолеты эти… Они хороши в Норильске — сбросил свои полтонны воды, сел на Енисей, заправился, снова пошел. А тут лететь до Бирюсы, что ли? Да и где самолеты? Не поджигать надо, вот что!
Справа тянулся редкий сосновый бор над черной землей — уже прошло низовое пламя.
— Сколько лет в тайгу хожу, — продолжал Еременко, вращая баранку, бросая уазик из стороны в сторону по рыхлой колее — хоть бы раз у меня что загорелось! Само не горит, нет, человек поджигает. Ну не бросай ты свой бычок… Или бутылку выбросили, солнышко на нее посветит, и поехало, по такой-то жаре. Все знают, что можно, чего нельзя, но лета не было, чтобы леса не горели!
Дым густел, но казалось, что пожар еще не перекинулся через дорогу. Справа стлались по мху, хрустели кустарником, облизывали корни сосен языки огня. Еременко прижимал машину к левой обочине, но проскочить не удалось — горело совсем рядом.
— Не нужен такой героизм, — сказал охотовед. — Пойдем посмотрим, что там дальше. Паша, отгони машину.
— Понял, — сказал Паша.
Женька взял карабин, Еременко пристегнул кобуру с пистолетом — «Из огня всякий зверь может выскочить». Мы двинулись вперед, в белый горячий туман. Ноги вязли в песке, дым ел глаза. Женька заметил, как занялись сухие кусты на левой стороне дороги, выругался и стал ломать лапник. Мы присоединились и минут пять ожесточенно хлестали упрямое пламя.
— По-моему, бесполезно, — сказал Еременко, откашлявшись. — Ветер поднимается, все равно перетащит.
Так и получилось. Потянуло ветром, огонь начал взбираться вверх по стволам, заметался по мгновенно вспыхивающей хвое и на глазах у нас перескочил через дорогу, а там уже и так горело. Пожар стремительно переходил в верховой. Тугое пламя свивалось в спираль и одним рывком охватывало дерево от корней до кроны. И раньше было не холодно, но только теперь я ощутил настоящий жар, какой, наверное, можно почувствовать лишь возле мартеновской печи. Прямо по курсу дорога, как в ворота, ныряла меж двух высоких сосен; одна пылала, по другой огонь уже поднимался. «Пробежимся?» — предложил Еременко. Ему не пришлось повторять предложение дважды. Я видел перед собой только Женькину спину, кожей фиксируя приближение и удаление пламени. Мы вырвались из эпицентра, сбавили темп и метров через триста оказались на прогалине. Здесь выгорело почти все, что могло гореть, и дыма было поменьше.
— Сколько зверей гибнет! — сокрушался охотовед. — Молодняк, они же сидят до последнего, выжидают, а выберутся — уже поздно. А птиц сколько…
Ну ладно, за машиной пойду, прогорит — проедем.
Он скрылся в дыму, а мы с Женькой, с трудом отыскав среди пепелища клочок травы, присели и стали ждать. Над пожарищем висела тишина. Медленный дым поднимался к мутному красному солнцу. Иногда где-то неподалеку с треском и глухим уханьем лопались и падали перегоревшие стволы.
— А бульдозер куда пошел?
— Просеку к болоту пробивают, — ответил Женька. — Отчаянные ребята,
но вряд ли у них получится.
Однако, возвращаясь с Бирюсы, мы встретили это желтое чудовище. Возвышаясь над окружающей средой в кабине-аквариуме, монстром правили двое небритых мужиков. Завидев бульдозер, Еременко затормозил, бросился наперерез сверкающему лезвию ковша, взлетел по выступам желтой туши к аквариуму, и сквозь рокот двигателя мы услышали его приветственный вопль. Говорили недолго; охотовед слез, а огнеборческий монстр продолжил путь.
— Все-таки отрубили! — провозгласил сияющий Еременко. — Отрубили огонь от реки, теперь заглохнет! Вот молодцы! А ведь прямо по огню ездят, масло чуть протекло, и считай, живьем поджарились. Они в лесу все время, сейчас им хоть продукты подвозят, а раньше забросят в тайгу, и никого не волновало, сгорели или нет. Отрубили! Вот молодцы!
Но, проехав еще с десяток километров, мы вновь заметили над тайгой расплывчатое дымное облако. Не бывает лета, чтобы леса не горели.
Речка Бирюса
Солнце сползло за гребень увала. Поворот за поворотом — и уазик влетает на разбитую улицу населенного пункта. Распугивая кур, проскакиваем мимо кафе «Бирюса», магазина «Бирюса» и вдруг распахивается за домами вечерняя матовая ширь большой реки.
— Вот она, речка Бирюса! — восклицает оперативный патруль. —Уже староверские края. Вон, вон, смотри, какие бороды!
Стемнело, когда мы достигли поселка Чигашет. Ночь провели на берегу, а утром отправились на поиски лодки. Река — единственный путь сообщения между здешними старообрядческими поселениями. «В Луговую? Нет проблем!» — бодро сказал нам владелец моторки Михаил Гудовщиков.
Староверы появились на Бирюсе не в темном XVII веке и даже не до 1917 года; они бежали на притоки Енисея с Дальнего Востока от репрессий, обрушившихся на них после гражданской войны. Конечно, не дали им отсидеться в лесах, при Сталине записали во «враги народа» — но ничего, выжили. И по сей день живут обособленно, обходятся без многих достижений цивилизации — электричество не везде есть, телевидения нет вообще, но староверам и приемников хватает, чтобы о ситуации в стране иметь свое суждение. Отказались, например, получать ваучеры — ни один не получил.
Сейчас «в верхах» их почитают за районную достопримечательность; в Тасеево в администрации я даже видел настенный календарь с бородатым мужиком в лодке — старовер с Подкаменной Тунгуски… Не то было в застойные годы: ненадежны, считали, эти староверы, к тому же у каждого родственники за границей. Рассказывают историю о бородатом гражданине Австралии, который еще при Брежневе приехал туристом в Москву, ушел от «хвоста», сел в красноярский поезд и в итоге оказался у родных на Чуне. Когда наконец его «вычислили», группа захвата из вооруженных до зубов московских и канских гэбэшников явилась в поселок на спецвертолете. Диверсант сопротивления не оказал, наоборот, обрадовался: «А я-то думаю, кто же меня назад отвезет?» А теперь свободно приезжают сюда гости из Америки, Италии, Норвегии… да чуть не из Парагвая, были бы деньги, дорога стоит недешево.
Блестящая вода Бирюсы неслась навстречу вместе с ветром, плавно разворачивались зеленые горы по обоим берегам. Из протоки между островов возникла другая моторка. «Из Луговой», — сказал Гудовщиков. Лодки поравнялись, заглушили двигатели: обмен новостями. «Зачем в Чигашет-то?» «Долг отдать надо», — туманно ответили луговские бородачи. Могучее течение тащило лодки под скальной стеной, живописно поросшей соснами. К моему удивлению — вот уж не ожидал в такой глуши — скалы оказались исписаны разнообразными словами и словосочетаниями. «Грамотен русский народ», — сказал я. «Слишком грамотен», — отметили староверы.
Честное слово, казалось, что беседуешь где-нибудь на московском бульваре с интеллигентами, только что вышедшими из театра. Их речь, правильная, литературная, разительно отличалась от того, что я привык слышать в сельской (да и не только в сельской) местности; чувствуется, что люди по вечерам не глазеют в ящик, а книги читают. И никаких особых сибирских выражений я от них не услышал. Возможно, такова специфика Луговой — в Бурном, говорят, пришельца встречают приветствием вроде: «Однако чо, паря, в мире делатся? Кака-ни-кака новость есть?», а перед тем, как испить браги, приговаривают: «По единой мере не возбранно» (курящих староверов действительно не видел, но мирскую водку они просто заменяют брагой собственного производства).
За очередным изгибом русла, на высоком правом берегу, показались дома Луговой. Лодка пропахала дном отмель, проворный Женька выскочил на пляж, подтянул моторку за нос. По земляной лестнице мы поднялись на своеобразную деревенскую набережную, отгороженную забором от бровки обрыва. Первое, что я увидел в Луговой, — детей, которые играли между крепких, на века рубленных из сосны и лиственницы изб то ли в прятки, то ли в салочки, но уж явно не в черепашек-мутантов. Детей в старообрядческих семьях много, бывает и по десять человек. Уже лет с семи начинается их трудовая жизнь — сначала помогают на покосе, в огороде, а потом и выходят со взрослыми на рыбалку. Школы у староверов свои. Но в Луговой только начальная. Продолжать образование приходится в миру, сейчас староверы отпускают детей даже в городские вузы. Утверждают, что все возвращаются. Учительница в Луговой школе — Зинаида Зорина, внучка Павла Никитича Мартюшева, деревенского патриарха 1917 года рождения.
Павел Никитич, седобородый, в красной косоворотке, встретил нас, сидя на кровати под смотревшимся совершенно экзотически (рядом с русской печкой, иконами и толстой библией в потемневшем переплете) ковром с томными сеньоритами и сеньорами при гитарах и сомбреро. «Это ему из Уругвая привезли», — шепнул Гудовщиков. Я сомневался в терминах — называть ли староверов староверами или, может быть, «истинно православными»? Так и спросил. «Можно старовером звать, я и сам так себя назвать могу, — ответил Мартюшев. — Вот если бы перестали меня так называть, я бы призадумался».
Луговские староверы, как и старообрядцы по всему Енисею, — часовенного согласия. Часовенное согласие основано еще в начале XVIII века; отличие его от других согласий Павел Никитич объяснять не стал (« Да у всех у нас тут вера одна»), но, стоило Женьке упомянуть тополевское согласие, грохнул крепким кулаком по столу: «Это ересь! Ересь!» Глаза под очками грозно блеснули; на миг я увидел в нем ревнителя старой веры, одного из тех, кто сжигал себя в скитах на болотах, чтобы не попасть в руки «никониан». Но о расколе он повествовал довольно спокойно: о том, что патриарх Никон и протопоп Аввакум были родом из одной деревни и даже дружили в детстве, а потом Никон спелся с царем Алексеем…» Чего придумал, писать: И-и-сус! Сказано в библии: Исус, нет там никакого второго «и»!»
Всякие помпезные формальности, играющие столь важную роль в официальном православии, у старообрядцев на Бирюсе, Чуне и в Тасеево сведены к минимуму. Они — беспоповцы, нет у них ни храмов, ни священнослужителей. Молятся просто в избе, обряды там же проводят. Крестить младенца может и сам отец; имена, кстати, у луговчан вполне обычные, за исключением, наверное, Макара и Лазаря. «А может старовер зайти в церковь?» «Отчего же, может. Только молиться не будет. Кому там молиться?» Колхозов в старообрядческих поселениях никогда не было, живут общиной. «Как же так, — спрашиваю, — а кто же у вас руководит?» «Кто может, тот и руководит», — ответил дед Мартюшев, как настоящий народный анархист.
Но в жизни общины сохраняются ограничения, возникшие в те давние времена, когда старообрядцы скрылись в лесах от внезапно ставшего «антихристовым» внешнего мира. Жениться можно только на «своих», поэтому, кажется, все староверские роды по Енисею и притокам уже породнились. В последнее время парни, говорят, осмелели и берут жен «со стороны», но для девушек такой вариант по-прежнему исключен. Общение с «никонианами», которого в прежние годы всячески старались избегать, сейчас происходит повседневно, но и сегодня гостю из мира подадут особую посуду, из которой после ни один старовер есть не будет.
— А давно вы здесь живете? Давно существует деревня?
И Павел Никитич Мартюшев поведал нам историю своей жизни.
Автобиография Павла Никитича Мартюшева, ровесника Октября.
В этой деревне я первый кол забил. А почему мы здесь поселились, расскажу, если интересно. Родился я на Дальнем Востоке, под Спасском. Мал был еще, когда отца моего расстреляли, и с ним семерых. За что? Да кулаки или как там… Нашли за что. Потом ушли мы в Маньчжурию, много народу тогда уходило. Жили там под городом Мугодзяном нашим, русским поселением. С японцами никаких споров не было. Японцы и оружие нам разрешали носить, даже нарезное. Пришла в 45-м Красная армия. Опять бы уходить, да разве уйдешь? Сначала ничего… а потом попросил нас один командир лошадей перегнать; мы пригнали, загнали во двор, куда нужно было, смотрим — а они за нами ворота закрывают и кругом уже с автоматами стоят. Дали мне десять лет по статье 58. 8 лет просидел на Чукотке, где кобальтовый рудник, из них три года в самой шахте. Ну а в марте 53-го, как Сталин умер, меня вроде освобождают. А когда домой, спрашиваю, гражданин начальник? Никогда, говорит, здесь жить будешь. А у нас в поселке был немец, самогонщик. Все к нему ходили — и мы, и начальство. Вот он и устроил мне встречу с комендантом. Выпили вместе, а уж тогда комендант и объяснил: у тебя, говорит, жена в Маньчжурии осталась. Вот если бы она в СССР переехала — мы тебя в первый самолет и к жене, в любую точку Союза. Хорошо. Написал письмо — письма уже доходили — и хозяйка моя сделала все как нужно. Ей предложили на выбор: Алтайский край или Красноярский. Приходит подтверждение от Канского КГБ — гражданка такая-то прибыла, и в самом деле меня сажают в самолет.
А сюда прибыли в апреле 56-го. Я и еще несколько мужиков с семьями, контракт с леспромхозом заключили. Ну, те не выдержали, скоро сбежали — летом от мошки было не продохнуть, место ведь неутоптанное. А нам и уезжать некуда. Работали. Потом к нам другие люди переселились, староверы с Енисея. А я тогда еще поднадзорным числился, два раза в месяц ходил через тайгу 80 километров в Тасеево отмечаться, зимой на лыжах, летом так, дорог тогда здесь совсем не было. И вот как-то раз — четыре дня, как я вернулся, — приходит с оказией повестка: явиться снова! Я уж слышал о таком, подержат на свободе, и в лагерь по новой. Но жена мне говорит: времена уже не те. Пошел. Добрался, прихожу к коменданту; обычно-то я у двери садился, а тут, смотрю, берет он стул и ставит прямо перед своим столом: садись, пожалуйста, Пал Никитич. И читает мне бумагу… короче, полная реабилитация. Можно, говорит, больше не приходить. Ну вот. С тех пор жили здесь спокойно, никто нас не трогал. В тайге промышляли, в реке рыба всегда есть… Да только отказала нам тайга.
Отход на север
В новые времена Павел Мартюшев успел поездить по свету — на Аляске побывал, в Канаде. Здорово, говорит, у них, горы красивые, лес хороший, дома богатые — а не то, не то. Отдельно от мира там жить никак не выходит. «Австралийцы в перестройку в Луговую приезжали — все им понравилось, загорелись: давай, мол, всех наших из Австралии на Бирюсу перетащим! Насилу отговорил: подождите, ребята, пару годов. А потом всем стало ясно — не стоит с переездом спешить.» Жизнь на Бирюсе меняется не в лучшую сторону. Несколько лет, как прекратился сплав — значит, нет работы. Не обменяешь рыбу на бензин — дорог бензин, да и рыбы стало меньше. Есть еще в тайге медведи, рыси, волки, но вот соболя уже почти нет, пропал соболь. Есть у деда Мартюшева пасека — «С пасекой прожить можно» — но болезнь какая-то поразила пчел, а лекарства не достанешь. И, как назло, главные очаги поражения лесов сибирским шелкопрядом оказались рядом со старообрядческими поселениями. «Уже и вам здесь жить нельзя, а нам тем более», — говорят староверы мирским.
Года три как начался исход староверов с Бирюсы и Чуны. Строят баркасы, сколачивают плоты, сплавляются по Ангаре и Енисею до Ярцева, где впадает с левого берега река Сым. Там места еще нетронутые. Вверх по течению ставят дома, осваивают участки, налаживают хозяйство. Работа тяжелая, поэтому первыми уезжают на Сым мужчины, когда обустроятся — перевозят и семьи. Пустеют старые поселки, исчезает таежная страна староверов, чтобы возродиться на севере.
Свет фар бежит впереди машины; взлетают какие-то птицы, сразу растворяясь в темноте. Еременко, бессменный рулевой, с энтузиазмом поучает Женьку, перечисляя его действительные, мнимые и ожидаемые проступки, для лучшего усвоения оснащая речь мощными энергонесущими конструкциями. Бесполезно: Женька дремлет на заднем сиденье, насколько это позволяют ухабы. Дорогу перебегают зайцы, мечутся в луче света, лезут под колеса. Еременко бьет по тормозам.
— Зайчик! Смотри, Коля, зайчик побежал! Маленький какой! — умиляется охотовед. — Люблю я их. А еще бурундуки у нас есть. Ты, Коля, бурундучков видел?
Николай Муравин | Фото Фреда Гринберга
Тасеево Чигашет -Луговая Москва